Цвета дня
Шрифт:
Впервые Гарантье заинтересовался разговором. Он отвернулся от чаек, суетившихся над канализационным стоком, и стал наблюдать за чайками, суетившимися ближе к нему. Индивидуум перехватил его взгляд.
– Вижу, месье меня понимает, – пробормотал он. – Вероятно, аналогичный жизненный опыт?.. Между нами, изгнанными аристократами… Месье извинит меня за то, что я обращаюсь к нему в третьем лице, но, как я уже сказал, я принадлежу к очень старой аристократии– хотя и разорившейся, – и я всегда сохранял некоторую ностальгию по стилю. Третье лицо – это почти все, что у меня осталось от прошлого величия, но что вы хотите, с фашизмом, Мюнхеном, германо-советским пактом, Виши, концентрационными лагерями,
Ла Марн беспокойно принялся рыться в бумажнике: у него были заготовлены многочисленные визитки, но ему хотелось сымпровизировать:
– Визиток больше не осталось. Я граф Бебдерн, – сказал он. – Очень старая аристократия, которая всегда была в авангарде прогресса. – (Три раза «ха-ха» про себя.)
– Мне не нужен дворецкий, – сказал Вилли. – Убирайтесь.
Бебдерн бросил на него наглый взгляд, затем дошел до кресла посреди гостиной, уселся, взгромоздил свои заляпанные грязью башмаки на софу и принялся разглядывать ногти. Вилли смотрел на этого субъекта со смутной надеждой. Вообще-то достаточно было, чтобы у него на лбу обозначилась парочка рожек, и все бы снова стало возможно. Однако не стоит быть чересчур требовательным.
– Убирайтесь, – повторил он уже не столь убедительно.
– Так я говорил о мадемуазель Гарантье… – начал Бебдерн. – В какой газете вы бы хотели, чтобы это появилось? У вас нет любимых газет? Ладно. Налейте мне шампанского… У вас очень мило. Можно, я буду спать на диване? Спасибо. Ах, «Вдова Клико». Это была любимая марка моего дворецкого. Самая дружная пара в мире, а? Ваше здоровье. Кстати: давайте-ка гигантски ее пошантажируем.
Глаза к небу, сигара в руке.
– Наконец-то роль! – воскликнул он с восхищением. – Наконец-то я включен в состав. Налейте мне еще шампанского.
– Чертова чайка, – проговорил с симпатией Вилли.
Гарантье устало поднял руки:
– Послушайте, Вилли, хватит. Это безумие. Есть все же какие-то границы… Мы же не в фильме Граучо Маркса!
– К этому мы еще придем, – пообещал Бебдерн успокаивающе. – Мы к этому придем, и месье ничего уже не почувствует. Надо только, чтобы он предоставил дело мне. – Он с наслаждением раскуривал сигару. – Уже с давних пор я испытываю глубокое отвращение к природе, – разглагольствовал он, развалившись в кресле. – Уже с давних пор, а если точнее, с тех пор, как она приняла мое обличье. Мой рост метр пятьдесят пять, с одной стороны – ничего, с другой стороны – я ни красив, ни даже просто хорошо сложен. При таких данных, разумеется, нужно иметь идеал. Но реальность всегда в конечном счете навязывает себя вам, и тогда есть только одно убежище – в искусственном. В этом смысле я никогда не сумел бы полностью высказать месье, как я благодарен ему за его усилия. Еще несколько таких борцов, как месье, и в итоге нам действительно удастся перетащить мир по ту сторону зеркала. Все, чего заслуживает реальный мир, так это получить тортом в физиономию. Я всегда самым внимательнейшим образом следил по газетам за усилиями месье. С моим отвращением к реальному. Впрочем, всякий раз, когда я читаю, что над Голливудом нависла угроза, что зарплату звезд сокращают, я чувствую, как почва уходит из-под моих ног. Все эти чудесные личные жизни… Без них мне бы пришлось жить самостоятельно… Брр! По-моему, так нам всем следовало бы платить особый налог, чтобы помочь вам распуститься полным цветом. Нечто вроде морального перевооружения.
Безгранично по-свински:
– У месье, похоже, было немало женщин, а? Я имею в виду настоящих. Он не довольствовался идеями или наличием идеала?
– Зовите
– Можно? Правда можно? Знаете, начиная с тридцать пятого я не пропустил ни одной баррикады, я всегда оказывался тут как тут. Так теперь мне можно?
– Ну да.
– О, Вилли! – сказал Бебдерн нежно. – О вы, великий Вилли, царствующий на земле! Позвольте мне завязать вам шнурок, он развязался.
Гарантье стоял, глубоко засунув руки в карманы пиджака, сжав губы в тонкой усмешке, с особо подчеркнутой изысканностью стремясь показать, что он отказывается мараться вместе с другими.
– Ну что ж! – сказал он. – Прибегать к бурлеску, быть может, и не очень мужественная позиция, но я допускаю, что жить трудно. Тем более что у вас это не получится.
– Да нет же, получится! – запротестовал Бебдерн. – У нас даже наверняка получится! Не так ли, Вилли?
– Что? – спросил Вилли, который слегка одурел и видел уже трех Бебдернов и двух Гарантье.
– Как что? – возмутился Бебдерн. – Да все! Я – сторонник прогресса, я верю в прогресс. У нас получится!
– У вас не получится! – сказал Гарантье.
Вилли ударил кулаком по столу.
– Черт побери, черт побери, – заорал он, – да что у нас получится?
– Все, абсолютно все! – торжественно заявил Бебдерн. – Я – сторонник прогресса, я верю в безграничный прогресс человечества! Да, кстати, к примеру, у раков спазм длится двадцать четыре часа, так вот, благодаря Лысенко, благодаря марксистской генетике, у нас это тоже получится! Credo! [18]
18
Верую (лат.).
– Полагаю, что, знай я достаточно крепкое ругательство, я бы выругался, – сказал Гарантье. – Я бы выругался, чтобы вы провалились в тартарары.
– Народный гнев, а? – возрадовался Бебдерн. – Vox populi? [19]
Гарантье повернулся к морю:
– Когда я вижу море, снаружи, я даже уже не знаю, взаправду ли это.
– Бросьтесь внутрь, вот и узнаете! – пробурчал Вилли, стараясь отобрать бутылку у Бебдерна.
19
Глас народа (лат.).
– Нужно попытаться все смешать, что тут еще поделаешь, – сказал Бебдерн, с сигарой в зубах, с шампанским под рукой. – Речь идет о том, чтобы переодеть и тщательно загримировать все вещи, размалевать реальность так, чтобы потерять из виду человечное, то есть отсутствие оного. За неимением человечного – а я понимаю под этим, конечно же, человечное гуманистическое и гуманизирующее, по-нежному терпимое и невозможное в человеческих силах, – за неимением человечного нам нужно работать над чем-то таким запутанным, чтобы уже нельзя было отличить нос от задницы. Это то, что называют творением цивилизации.
Вилли чмокнул Бебдерна в лоб, а Бебдерн Вилли – в щеку. Они походили на двух нежно любящих друг друга обезьян.
– Агата? – спросил Вилли.
– Агого, – сказал Бебдерн.
– Хопси-хопси?
– Тротто о coy гей!
– У вас не получится! – повторил Гарантье. – У вас не получится разжать тиски идеализма на вашей голове, это говорю вам я.
Бебдерн сделал вид, что поднимается.
– Я ухожу, – заявил он обиженным тоном. – Я пришел сюда, чтобы оказать вам услугу, а не для того, чтобы меня оскорбляли. Я хочу, чтобы мой фарфор уважали! Я не позволю, чтобы меня называли идеалистом!