Цветок камнеломки
Шрифт:
Не верьте, когда фантасты говорят о "легкой и непробиваемой броне": легкая броня хороша до определенного предела. Он наступает при таких энергиях соударения, когда об ударе можно говорить только условно, и вся энергия переходит в тепло. В этом случае бывает очень-очень важно, чтобы в каждом кубическом сантиметре брони содержалось как можно больше вещества, которое надо расплавить, испарить - да еще и переместить, придать ему ускорение, - да еще и самих этих кубических сантиметров желательно иметь как можно больше. Да, существуют ухищрения. И "Брест" покрывала броня, состоящая из слоев с разной плотностью, разной геометрией армирующих включений, - но главное все-таки не изменишь: когда речь идет о по-настоящему высоких удельных энергиях, то надежная броня - это все-таки броня тяжелая. Этот транспортер на
Скорее всего, беглецы хотели просто-напросто, никого не задевая, смыться, но теперь, сбив машину, судя по всему, - запаниковали, задергались и поведение их изменилось. Транспортер пер по пустынной мостовой, а позади него страшно, беззвучно, как карточные домики, опадали дома. Они складывались в безобразные кучи изломанных панелей и перекрытий, в непроницаемых клубах пыли рассыпались водопадами кирпичей, вдруг потерявших связь между собой, и только спустя несколько мгновений до десанта доносился тяжелый глухой грохот обвала: по всему выходило, что в скверную игру со "стэксом" можно было играть и вдвоем. Щепилову на крыше вдруг показалось что его резко, звонко ударили по всему телу сразу, не столько сильно, сколько очень уж странно, - и сразу же крыша под ним пошла ходуном, со скрежетом перекашиваясь, свешиваясь на сторону, выходящую к Старой Подстанции, в клубы вдруг взвившейся откуда-то снизу пыли, тренога УСС порвала ржавые листы кровли и опрокинулась вниз, а Дубинин лежал рядом с тем местом, откуда она сорвалась, и не шевелился, только тело его медленно и страшно поползло вслед за оружием, а он - все никак не мог собраться, чтобы начать хоть что-нибудь делать. Мимо него, резко пихнув в бок, с сопением пронесся Нахапетов. Он вцепился в комбинезон неподвижного прапорщика, повернул к исполкомовцу оскаленное лицо и рявкнул: "Тяни! Живо!!!" - а потом, когда они волокли вялое, тяжелое тело по крыше, которая продолжала перекашиваться, уже не говорил ничего осмысленного и только непрерывно, тупо, без малейших словесных изысков однообразно матерился, вновь и вновь повторяя одни и те же два-три слова…
Заряд прилетевшей с транспортера реактивной гранаты был на самом деле не так уж велик, так что толстенная, рыхлая кладка на известковом растворе под многими слоями штукатурки все-таки сумела погасить смертный призыв "стэкса", и дальняя стена - устояла по всей высоте. Прапорщик в сознание не приходил, из носа у него текла кровь, но он все-таки дышал. Другое дело, что они никакими судьбами не могли спуститься вниз, тем более, что драгоценный "СУБ" все-таки скатился с крыши на кучи битого кирпича и испотрошенного раствора, так что сняли их спустя почти полтора часа, когда беглецов в конце концов остановили, а разбор полетов еще только предстоял.
XXVII
– А теперь нам очень хотелось бы знать, что вы собираетесь предпринять в дальнейшем? Исходя из сложившихся обстоятельств?
Гаряев - молчал. Слов - не было, они кончились, как кончилась вчерашним вечером вся его жизнь. Это не был провал, не был даже крах, это был просто-напросто конец. Даже нельзя сказать, чтобы позорный, потому что когда конец - настоящий, любые прилагающиеся к нему эпитеты теряют всякий смысл.
– Видите ли, Дмитрий Геннадьевич, - после мучительной паузы подключился Керст, - существует некий порог безобразий, по достижении которого официальные власти, - каковы бы они ни были!
– просто не могут не вмешаться. Хотя бы для виду. Хотя бы для того, чтобы напомнить о своем существовании. Боюсь, что городские бои с применением авиации, артиллерии и фотодинамических систем, - кстати сказать, - до сих пор совершенно секретных, - могут оказаться безобразием вполне достаточным.
Гаряев - молчал.
– Ну что вы молчите?
– Голос Гельветова был полон мягкой укоризны.
– Мы ведь меньше всего заинтересованы в том, чтобы устраивать тут некое подобие товарищеского с-суда либо… устраивать вам головомойку, как нашкодившему школьнику. Мы на самом деле не знаем, что делать, и хотим, чтобы вы нам подсказали. Потому что существует риск, что прахом пойдут труды миллионов людей за две пятилетки. Вместе с судьбами этих миллионов людей…
– Нет, - не выдержав, фыркнул Керст, - вы б еще атомную бомбу сбросили! Чего мелочиться-то, на самом деле?
– Подождите, Петр Карлович, - устало проговорил Гельветов, - что вы язвите, ей-богу? Какая может быть польза от этих ваших шпилек?
– Да уж какая тут польза! Хоть душеньку отвести напоследок, а не то… да это ж лопнуть можно, глядя на эту постную… физиономию!
– И все-таки в любом случае не следует переходить на личности. Оскорбляя друг друга, мы никак не поможем делу.
– Да л-ладно тебе!!!
– Керст раздраженно махнул рукой.
– Еще миндальничать с этим типом! Да он это все нарочно, если хочешь знать!!! Ф-фсе эти годы тупо ненавидел, боялся и хотел прихлопнуть! Так, чтоб и не было! Этим… не мытьем, так катаньем! Единственное, на что годятся наши славные Органы!
Гельветов неторопливо поднял руку и с размаху шарахнул ей по столу:
– А ну, - прекратить базар!!!
– Случаи, когда бы Цензор поднимал голос, в последние годы были не то, что редкостью: их, почитай, и вовсе не было. Так, что все и забыли, как это бывало, ежели что.
– Нечего сказать по существу, - так и иди отсюда!!! Мы с Дмитрием Геннадьевичем и сами решим, что делать, если ты только и способен, что орать!!!
Керст сильно выдохнул сквозь зубы, с лица его сошла заполошная, пятнистая краснота, и даже волосы, казалось, пригладились сами собой, перейдя из взъерошенного состояния в мало-мальски причесанное, а сам он замолк, внимательно разглядывая собственные ногти, розовые и безукоризненно ухоженные.
– Да что случилось-то? Люди героически, не щадя жизни выполняли свой долг… Вы что, - забыли, какими словесами у нас прикрывается любое головотяпство? В первый раз, что ли?!!
– Это - ладно… Свяжемся с обкомом, и в "Степной Правде" напечатают все так, как надо. Не о публике речь, не о широких народных массах, мнение которых никого не интересует. Что в ка-гэ-бэ будем говорить, когда за яйца возьмут… если успеют, конечно, потому что это, вообще говоря, уровень Политбюро…
– Это - утешает, - саркастически заметил Керст, - больной перед смертью все-таки потел.
– Как знать, как знать, - рассеянно проговорил Гельветов, - и уж во всяком случае будет лучше, если мы представим какие-никакие результаты… Дмитрий Геннадьевич!!!
– А?!!
Генерал-лейтенант вздрогнул, словно бы только проснувшись, и дико глянул на собеседников красными, воспаленными, почти безумными глазами.
– Я тут посмотрел фотографии захваченных… Так вот один из них. Ну, - тех, что в машине, помните? Кажется, - палец Гельветова ткнул в одну из фотографий, - это тот, кто нам нужен. Сдается мне, что - узнал я его. Ничего не хочу говорить, но если это тот, о ком я думаю… Может оказаться так, что все ваши труды, все жертвы даже оказались не то, что не напрасными, а очень даже оправданными.