Цветок (Квітка)
Шрифт:
Оксана поднялась по ступенькам, уже не видя, как веселая улыбка на лице мужчины сменяется гримасой отвращения, когда его взгляд натолкнулся на припозднившуюся гостью.
Сергею показалось, что у него начались галлюцинации. Что она делает здесь? В его центре, в его городе? Просто, в мире, который он построил сам для себя? Какого черта, Наташа забыла тут. Он застыл посреди холла, не уверенный, что в состоянии сделать вдох, словно пропустил удар в солнечное сплетение. Но, все же, Сергей смог взять себя в руки.
А девушка, абсолютно не обращая внимания на, отнюдь не радушный прием, уже заметила Сергея и с самоуверенной улыбкой направилась к нему.
– Здравствуй, Сережа.
– Наташа имела наглость попытаться обнять его за шею и потянулась, чтобы поцеловать в щеку. Не обращая внимания на то, что они находились в холле, и их мог видеть кто угодно, Сергей грубо оттолкнул девушку.
Его не заботило то, что она может не удержаться на своих высоких шпильках. Не дождешься, Серый, эта - точно устоит, хмыкнул он сам себе.
Взгляд голубых глаз холодно прошелся по фигурке, которая раньше так возбуждала его. И ничего. Мужчина не почувствовал к ней, абсолютно ничего, кроме, все той же злобы и, возможно, ненависти.
Верно говорят, от любви до ненависти - один шаг, и Сергей уже давно его сделал.
Когда-то, ему казалось, что он и дня не сможет прожить без Наташи, без ее улыбки, пусть и насмешливой, без ее рук, ее тела. Она была его манией, наваждением, он не просто любил, мужчина болел ею. Зависел от любого каприза этой избалованной стервы. Она же использовала его, наслаждаясь тем, что он может дать.
Его деньги, его связи, все возможности мужчины - позволяли Наташе жить в свое удовольствие, не изменяя тому стилю жизни, к которому она привыкла с детства, избалованная родителями и толпами поклонников. Тогда, он считал себя счастливчиком, ведь из всех тех, кто пытался ее добиться, среди огромного выбора столицы - девушка полюбила его, Сергея. Как же он был глуп, и слеп. Наташа никогда не любила его, ни единой минуты. Он был удобен для нее, со своей слепой, собачей преданностью и патологической зависимостью. Она легко могла управлять им, а это было именно то, к чему Наташа всегда и стремилась.
Девушка, и правда, сохранила равновесие, и ничуть не испугалась его грубости.
– Ну, Сережа, раньше ты был гораздо вежливее с женщинами.
– Она вздохнула с притворной грустью, пытаясь привлечь его внимание к своей груди, и прикусила нижнюю губу.
– Боже, неужели это казалось ему возбуждающим когда-то?! Сергей ощутил, как отвращение к ней, к себе, переполняет его.
– Я и сейчас вежлив с женщинами. Ты к ним не относишься, после всего.
– Мужчина даже не пытался казаться воспитанным.
– Какого черта ты сюда приехала, Наташа?
– Он знал, как она не любит, когда ее называют так. Нет, не этим, не затхлым и обычным именем, с привкусом постсоветского забитого интеллигентства, как любила повторять девушка. Натали. Ее зовут Натали. Красиво, тонко и… гламурно. Наташа любила считаться гламурной.
– Сережа.
– Она притворно надула ярко-красные губы.
– Я понимаю, что ты имеешь право сердиться.
Девушка попыталась опять приблизиться, поднимая руку, и проводя длинными, яркими ногтями, по его груди. Сергей сильно
Если это было так - он не расстроился бы. Мужчина с таким видом отбросил изящную кисть, словно то была гадюка, но и это не смогло сломить самоуверенности его собеседницы.
Да, Серега. Ты был тряпкой, безвольной тряпкой, о которую она просто вытирала ноги. Уж если и два года спустя, после всего, эта… уверена, что стоит ей поманить пальчиком с нарощенным ногтем, и ты прибежишь как миленький. Сергей покачал головой, испытывая стыд перед самим собой, за то, что был таким.
– Убирайся, Наташа. Возвращайся в свой Киев, к папочке, к поклонникам. Вон из этого города.
Он не собирался продолжать разговор с ней. Сергей прошел мимо, почти отталкивая девушку плечом, и направился к лестнице. Ему надо было оказаться в тишине и одиночестве. Так трудно было дышать этим спертым воздухом, который принесла с собой его бывшая невеста. Казалось, что одним своим присутствием, она угрожала разрушить тот мир в душе и подобие достоинства, которое удалось достичь мужчине.
Хоть какое-то самоуважение, которое он так долго заслуживал сам перед собой.
Рядом с ней, он забывал, что достоин хоть чего-то, кроме презрения и жалости за свое прошлое отношение к этой расчетливой охотнице за деньгами.
– Сережа!- Девушка, определенно, не собиралась оставлять его в покое.
– Подожди.
Нам надо поговорить.
Он слышал, как стучали ее каблуки по глянцевой плитке пола. Вот зря они послушались прораба и положили здесь нескользящую плитку. Зря, точно. А так, глядишь, она бы поскользнулась, и если бы ему очень повезло, свернула свою шею, прекращая разрушать его жизнь.
Сергей не оборачиваясь, продолжал подниматься по лестнице.
Но, на втором этаже, который, к счастью, был абсолютно пуст, Наташа, все же нагнала его.
– Сергей.
– Ее голос был уже менее самодовольным, да и уверенность свою она подрастеряла, отметил мужчина, оглядываясь через плечо. Девушка решила перейти в наступление.
– А что ты хотел, чтобы я сделала? Что мне оставалось?
– Да, уверенности в себе меньше, а вот кричит не тише, скривился Сережа.
Он не собирался спорить с ней, все уже было сделано и сказано. Никакие объяснения не изменят того, что она совершила. Молча пожав плечами, Сергей пошел вглубь коридора.
Вот такими были все их разговоры. Крик, упреки, обвинения в непонимании… И это при том, что он готов был отдать ей все, что только у него было. Ни одного нормального, как теперь он понимал, спокойного вечера. Постоянный надрыв, постоянный бег по острию. Неизвестность, останется она, или уйдет, хлопнув дверью. Укоры в том, что он на кого-то посмотрел, кому-то улыбнулся, обвинения в безразличие и холодности. Ха! Да за все время, что он был с ней, Сергей даже не видел никого другого. Он просто не замечал женщин. Только Наташа. Как фанатичный верующий, упорно отвергающий попытки близких вернуть его на путь разума, мужчина отталкивал друзей. Он злился на них, когда те хотели вразумить Сергея. Для него существовала только эта женщина. Иконостас, на который он молился. Каким же жалким он был, Боже! Как же ненавидел, теперь, того себя, полностью подвластного эгоистичной, жадной и бессердечной дуре.