Цветок моего сердца. Древний Египет, эпоха Рамсеса II
Шрифт:
Тамит знала, что фигура изменяется, только когда минует половина беременности. Пять месяцев. Пять.
Скорее всего, ее муж уже мертв. А может, именно сейчас умирает и его можно спасти, если приехать за ним…
И что?
Даже убейся она сейчас, это ничего не изменит. Даже если бы Тамит каким-то чудом достигла места его заключения, никакой бог не помог бы ей найти и вызволить мужа – содержавшегося под сильной стражей, подкрепленной чуткими собаками и меткими лучниками. Но она не может даже покинуть свой дом.
Эти месяцы ничуть не ослабили
Тамит иногда просила свидания со своей покровительницей, и получала один и тот же ответ. Нет. На последнюю такую просьбу ей пригрозили наказанием.
Тамит смирилась, чувствуя, что тупеет все больше. Как бы здорова она ни была, беременность уже начала сказываться на ней – путая и обрубая мысли, делая ее сонной и медлительной. Она снова перестала считать дни, потому что это уже ничего не изменило бы.
Когда пошел восьмой месяц беременности, женщина перестала выходить и к реке. Храма она не посещала никогда, несмотря на разрешение – чувствовала, что не вынесет ползающих по ней осуждающих взглядов, перешептываний… не сможет всколыхнуть ненависть к себе и к своему мужу… только не сейчас.
Время родов подошло незаметно. Тамит не готовилась к ним и даже не знала, когда следует их ожидать; ей ничуть не было страшно. Она слишком много перенесла, чтобы бояться каких-то родов. И когда почувствовала боли в животе, просто отбросила начатую корзину из прутьев, размяла усталые пальцы и легла в постель, чувствуя равнодушие и покорность судьбе. Тамит даже не позвала бы никого… но тут что-то побудило ее стражника заглянуть к ней в комнату.
– Что ты лежишь? – спросил он, встревожившись гораздо больше нее.
Тамит посмотрела на него и улыбнулась.
– Рожаю, - ответила она.
Женщина захохотала бы над тем, как стражника вынесло из ее комнаты. Он застучал босыми пятками по коридору, что-то крича второму воину; но тут Тамит почувствовала новый приступ боли. Они стали повторяться так часто, что ее равнодушие ее покинуло, смытое сильным и острым страхом. А вдруг никто к ней не подоспеет?
Подоспел знакомый ей храмовый врач. Он начал ругать ее за то, что она никого не предупредила, но потом стало уже некогда: здоровое, крепкое тело выталкивало бремя слишком скоро для первых родов… и уже через два часа Тамит посадили на стул, и она быстро и легко выбросила из себя ребенка – мальчика.
Тамит изумленно переводила дыхание, лежа в постели, пока ее обмывали влажным полотном. Вот уже и все. Как странно. Неужели у нее есть сын?
– Я не смогу теперь работать, - сказала она, обхватывая ребенка рукой и направляя его головку к своему соску.
– От тебя этого и не ждут, - ответил врач, убиравший за ней с непроницаемым лицом. – Ты никогда не приносила пользы.
Тамит возмущенно вздохнула, но не смогла ничего сказать под его взглядом.
– Может быть, хотя бы сейчас будешь полезна этому ребенку, - сказал врач. – Я скажу, что ты родила, и тебе дадут отдохнуть. Как ты его назовешь?
– Хепри, - сказала Тамит,
– Зачем? – наконец спросил он. – Зачем ты прыгаешь в реку с крокодилами?
Тамит засмеялась.
– Мне хочется, - сказала она. – Или такие, как я, не могут поступать так, как хотят?
– Не могут, - отрывисто ответил врач.
Он приготовился уйти, но на пороге остановился.
– Все себя смиряют – так заповедано Маат, - сказал он. – Все живут в соответствии со своим положением. Пойми.
– Те, кто слишком слаб, чтобы его изменить, - прошептала Тамит ему в спину. Она улыбнулась своему сыну, перебирая редкие черные волосики. – Правда, Хепри?
***
В эту самую минуту госпожа Ка-Нейт лежала в постели, держа в объятиях маленькую Меритамон – дочь, которую родила вчера.
***
Тамит знала, что всех детей вносят в списки в Доме жизни. За Ка-Нейт, должно быть, это делали писцы ее мужа. Она имела достаточно людей, чтобы облегчить себе жизнь.
Наверное, ее собственного ребенка вообще не хотели вносить в список… но Тамит сказала об этом, когда достаточно окрепла, чтобы покинуть дом. Через два дня после родов – у нее было превосходное здоровье.
– Нужно спросить разрешения, - сказал удивленный и взволнованный стражник. Тамит разозлилась. Или он ожидал, что ее ребенок, как его отец, будет безымянным и безвестным?
Разрешение дали.
Тамит не знала, у кого его просили, да это ее и не интересовало. Ей хотелось посмотреть на лица писцов Дома жизни, от которых потребуют занести в списки имя сына страшного преступника – имя его отца, которое должно было быть навеки забыто…
Тамит пошла в Дом жизни с ребенком на руках, в сопровождении стражника, гордая и почти довольная… как будто госпожа в сопровождении охраны… Она улыбалась мальчику и ласкала его, щекоча живот и почесывая шейку, как котенку, не думая больше ни о чем. Пусть о ее безопасности думает стража.
И один раз стражнику пришлось ее защитить – какой-то враг, помнивший женщину как жену грабителя могил, метнул в нее камень. А может, метил в сына?..
Тамит успела отскочить, но не успокоилась, пока стражник не избил наглеца дубинкой. Тамит была бы рада, если бы тот после этого вообще не встал. Но так нельзя, к несчастью.
Дальше они пошли спокойно, и Тамит ввели в просторный изжелта-белый Дом жизни, кажется, совершенно неузнанной. Прекрасно; но иногда ей хотелось, чтобы ее узнали…
В Доме жизни кипела жизнь – деловитые управители и распорядители ходили и стояли, разговаривая с писцами, сидевшими скрестив ноги на циновках. Гудели голоса, шуршали папирусы. Вот заплакал какой-то ребенок – еще одна мать или отец пришли отметить рождение наследника.
Стражник подвел свою подопечную к одному из незанятых младших писцов и передал просьбу – записать сына.
Молодой человек кивнул, не поднимая глаз.
– Имя ребенка?
Неторопливо открыл письменный прибор, достал кисть.