Цветок в пыли. Месть и закон

Яцкевич Владимир

— Пойдемте со мной, — сказал Виру глухим от волнения голосом.

— Я знаю тебя, ты Виру из усадьбы Тхакура, — радуясь, что завеса молчания прорвана, забормотал слепой. — Почему так тихо, сынок?

— Пойдемте со мной, — повторил Виру и, поддерживая старика, повел его к трупу.

— Куда? Куда ты меня ведешь? — заупрямился охваченный недобрым предчувствием Наччи и жалобно простонал: — Я ничего не понимаю.

Виру, удивляясь, как у него еще не разорвалось сердце, почти тащил его к убитому внуку. Наконец они достигли цели, и старик нащупал палкой тело, лежащее у

его ног. Ноги его подкосились, палка выпала из рук, и он опустился рядом с трупом, встав на колени в дорожную пыль.

— Рави? — с ужасом произнес старик. — Рави?

Снова и снова он ощупывал лицо и руки лежащего перед ним в тщетной надежде на ошибку, но пальцы, ставшие за долгие годы слепоты его глазами, ясно сказали ему, кто был этот убитый мальчик посреди деревенской площади.

— Рави! — прокричал старик имя внука и кричал бы его еще долго, повторяя и повторяя нежные звуки дорогого имени, но из невидящих глаз хлынули слезы, прочертившие глубокую борозду в старческих морщинах, боль сжала горло и сделала неповинующимся язык.

От толпы отделилась высокая фигура, закутанная в серый плащ. Тхакур подошел к Наччи, повинуясь охватившему его порыву, толкнувшему одного деда, так недавно похоронившего внука, к другому, потерявшему его сейчас. Но инспектор не смог произнести ни одного слова утешения — он, как никто другой, знал цену таким словам. Разве нужны были слова ему самому в минуту горя? Разве слышал бы он и понимал их? В горе каждый человек один сражается с судьбой и только сам может одолеть свою беду, пережив ее, смирившись или не смирившись с нею.

Заметив Тхакура, староста рванулся со своего места. Этот наглец пришел сюда? Что ж, пусть полюбуется на то, к чему привели его непокорность и самомнение!

Он высоко поднял над головой белый лист и, размахивая им, как флагом, обошел кольцо хранящих молчание рамгарцев.

— Послушайте, что пишет Габбар, — сказал он, усмехнувшись, и в этой усмешке без труда читалось: вы не посчитались с умным человеком, который столько лет был для вас родным отцом, так вот смотрите, к чему привел вас новый кумир, этот выскочка Тхакур, которого обуяла жажда мести.

— «Жители деревни Рамгар, так будет с каждым из вас, кто посмеет поддерживать Тхакура, — староста обернулся и выразительно посмотрел на спокойное лицо соперника. — Обещаю, что смерть придет в каждый дом. Если вы хотите по-прежнему жить спокойно, завтра на рассвете передайте нам в руки двух подлых наемников Тхакура».

Услышав эти слова, крестьяне принялись о чем-то шептаться. Площадь наполнилась гулом спорящих голосов.

Виру с Джаем переглянулись. Им стало как-то не по себе в этом кольце людей, еще минуту назад казавшихся своими, а теперь, возможно, замышляющих принести их в жертву Габбару — ненасытному, как богиня смерти Кали, в вечной жажде крови высунувшей свой язык — ядовитый, как змеиное жало. Многие из этой толпы были бы не прочь купить себе спокойствие этой малой ценой — ценой их жизней.

Лишь Тхакур был спокоен. Он оглядел заволновавшуюся массу крестьян оценивающим взглядом: как будто отстраненно наблюдая за новыми проявлениями

человеческой подлости, которой он успел наглядеться в жизни. И, как всегда, эта подлость была все такой же бессмысленной и недальновидной, как будто можно купить мир предательством. И зачем им нужен такой мир — мир страха, грозящего каждый день отовсюду, из каждой щели, в которую может протиснуться дуло габбаровской винтовки?

— «Неужели вам не жаль своих детей?» — дочитал староста и с особым чувством произнес имя, стоявшее под письмом: — «Габбар Сингх».

Староста победно поглядел на Тхакура, прикидывая, будет ли он раздавлен тем, что должно последовать за чтением этого письма.

Крестьяне не заставили себя долго ждать. Первым начал пожилой человек в темно-серой изношенной одежде. Он пришел сюда прямо с поля, не успев вымыть измазанные в земле руки.

— Послушай, Тхакур, — сказал он, прижимая к груди короткое древко мотыги, — Габбар может уничтожить всю деревню.

Тхакур обернулся к нему и, пройдя мимо отступающих при его приближении людей, посмотрел прямо в испуганные глаза застывших рядом с крестьянином дочерей.

— В этом мире справедливость стоит дороже всего, — сказал он, тщательно подбирая слова так, чтоб они дошли до каждого стоящего на этой площади. — И часто плата за нее — жизнь.

Он посмотрел вокруг и понял, что они слушают его, эти суровые крестьяне, их усталые жены, чумазые дети. Но что они думают о нем и о своей жизни вообще, намерены ли они мириться с Габбаром и дальше или все-таки решатся рискнуть своими жизнями ради справедливости.

— Тхакур! — обратился к нему исхудалый долговязый крестьянин, положивший руки на голову своего маленького сына, будто опасаясь, что кто-нибудь захочет отнять у него мальчика. — Мы — крестьяне, а не солдаты, жизнь наших детей нам дороже всего, — сказал он мягко и добавил: — Пойми это… и не осуждай.

— Да, мы крестьяне, — быстро ответил поворачиваясь к нему Тхакур. — Мы крестьяне, и страна наша всегда была крестьянской. Но когда кто-нибудь нападал на нас, посягал на нашу мирную землю, мы, крестьяне, брали в руки оружие и защищали свою родину. В наших жилах течет кровь борцов. Кровь борцов, а не трусов! — почти крикнул Тхакур.

— Какую пользу принесет кровопролитие? — покачав седой головой, спросил древний старик-сапожник. — Разум — тоже один из способов борьбы.

— Может быть, ты и прав, старик, — вздохнул Тхакур, — но поверь, что склонить головы перед злодеем — это скорее трусость, чем разум.

— Правильно! — поддержал кто-то из толпы под одобрительные крики тех, кто помоложе и чья гордость еще не успела поникнуть под давлением унизительной жизни.

Староста гневно посмотрел туда, откуда донеслись крики. Этот безумец вербует сторонников для своей глупой войны! Если так пойдет и дальше, он будет диктовать тут свою волю.

— Тот, кто не склоняет головы, рискует потерять ее, — сказал он, вложив в эти слова всю свою ненависть.

— Ничто не заставит меня склонить голову. Пока я жив, я буду с гордостью ее носить. Я буду бороться, чего бы это ни стоило, — ответил ему Тхакур.