Цветок живой, благоуханный… (сборник)
Шрифт:
– Только бы не шарфик с варежками. Ребята-сослуживцы засмеют, – со страхом думал задира, опасливо разворачивая сверток. Нет, это был не шарф и не варежки, а пара длинных до локтей мужских кожаных перчаток.
– Дуреха, ты Лизка! – громко возмутился брат – ну зачем мне на фронте перчатки, да еще такие фартовые? Что я, в перчатках воевать буду?!
– Может быть, пригодятся, – с трудом выговорила девушка, пряча глаза. Задире стало жаль сестру, захотелось чем-то утешить ее на прощание.
– Помнишь, Лизка, как я в детстве папиросами на вокзале торговал? Кричал во весь голос, сильно картавя: «По люблю, по люблю, по люблю», – широко улыбнувшись, сказал он, передразнивая свой детский картавый говорок. Сестра сквозь слезы
– По вагонам, – разнеслось по перрону.
Брат и сестра застыли на месте, на мгновение глаза их встретились.
– Вот и все уже, – сказал ее растерянный взгляд.
– Ничего ни уже, а все еще впереди, – возразил его упрямо дерзкий.
Состав медленно тронулся. Лиза ахнула, вцепилась в брата обеими руками и что есть силы потянула к себе, будто старалась оттащить его от края обрыва, как в детстве.
– Пусти, Лизка! – завопил тот, – сдурела совсем.
С трудом высвободившись из цепких Лизкиных рук, он на ходу вскочил в поезд и крикнул сестре уже из вагона:
– Мать береги! Ждите, вернусь Ге-ро… – голос его потонул в свисте паровозного гудка. Лиза оцепенело смотрела вслед уходящему составу.
– Вот тебе и по люблю, по люблю, – вырвалось у нее.
– Не грусти, красавица. Вернется, полюбит, – услышала она за спиной чей-то хриплый голос. Лиза вздрогнула, обернулась. Фронтовик-калека с гармошкой в руках подмигивал ей уцелевшим глазом. Рыдания подступили к горлу девушки. Зажав ладонями рот, она быстро пошла, потом побежала по опустевшему перрону.
– Вернется! Жди… – неслось ей вслед.
Лизке на всю жизнь запомнился сон – отец входит в комнату с двумя парами черных валенок и говорит ласково ей и «задире»:
– Теперь вам мороз не страшен, обуты на зиму. Она просыпается – рядом ни отца, ни матери. Младший брат пригрелся на печи и крепко спит, посапывая во сне. Старуха-соседка дремлет, сидя у окна.
– Где мама? – громко спрашивает Лизка. Старуха вздрагивает, открывает глаза.
– Проснулась, касатка – глухо бормочет она, – ну и, слава богу. А малец спит без просыпу.
– Где мама? – почти кричит Лизка, чего-то испугавшись.
– Что шумишь? Брата разбудишь, – ворчит бабка.
– Известно где мать – чуть свет к отцу в больницу побегла.
– Бабушка, мне валенки черные приснились. Лизка пересказывает старой женщине свой сон до мельчайших подробностей. Старуха слушает очень внимательно.
– Нехороший сон, – говорит она в раздумье, – то, что отец две пары валенок принес, – не диво. Болит сердце за вас с братом. Вы несмышленыши еще. Старшие уже своим умом живут. А вот черный цвет нехороший. Как бы с отцом беды не случилось.
Беда пришла наяву, а не во сне. Сон оказался вещим. Вернувшаяся из больницы мать сказала каким-то чужим голосом, что отца больше нет. Без отца пришлось хлебнуть и сестре, и брату. Мать, овдовев, растерялась перед нежданной бедой, долго не могла прийти в себя, понять, как ей быть дальше – одной поднимать двух малолеток.
Старшие дети, учившиеся в областном городе, сами еще крепко не стояли на ногах, и помощи от них ждать не приходилось. Но жизнь продолжалась, доставала везде: со станции днем и ночью доносились тревожные звуки паровозных гудков, в сарае призывно мычала корова, торопя хозяйку на утреннюю и вечернюю дойку, в осиротевшем без хозяина доме малые дети просили есть – надо было жить дальше.
Когда Лизке исполнилось двенадцать лет, мать стала посылать ее на станцию к поездам с топленым молоком, печеными пирожками, жареными котлетами. Лизка сначала побаивалась людской толпы, незнакомых лиц, но со временем привыкла к новой для нее жизни, приноровилась предлагать пассажирам на перроне домашнюю снедь и, получая деньги, пересчитывать их точно до копейки. Время было голодное. Жареное, печеное, вареное – все расхватывалось мгновенно, и Лизка, принося домой
– Дуреха ты Лизка, дуреха-непутеха, – ворчала она на дочь.
Девочка зашмыгала носом и снова заплакала уже от обиды на мать.
– Лева-колова, – стал дразнить сестру младший брат, долго не выговаривавший букву «р». Утром следующего дня по дороге в школу он, заговорчески подмигнув Лизке, сказал шепотом, что сам теперь будет зарабатывать большие деньги, и они скоро разбогатеют.
– А школа как же? – удивилась Лизка.
– В школу ты ходи, а мне шибко некогда. Меня пацаны ждут. Смотли, мамке скажешь – в нос получишь. «Задира» погрозил сестре кулачком и юркнул за угол дома. Забросив учебу, неслух стал играть с уличными мальчишками на деньги. Ловкий, смекалистый, он почти всегда выигрывал и покупал в табачном ларьке коробки папирос, а потом продавал их оптом и в розницу на вокзале с небольшой наценкой.
– По люблю, по люблю, – предлагал пассажирам свой товар картавый пацаненок, шмыгая по перрону в больших не по росту валенках. Пассажиры смеялись и охотно разбирали папиросы у бедового мальчишки. Может, «задиру» и затянула бы улица, и он без отцовского глаза сбился бы с пути, но на его счастье в жизни семьи произошла резкая перемена.
Старший брат, закончив учебу, получил диплом инженера и направление на работу на уральский металлургический завод и забрал с собой мать и младшего брата. Лизка уехала учиться на рабфак в Воронеж, старинный живописный город срединной России. Жизнь стала понемногу налаживаться. Неслух, совсем отбившийся от рук без отца, при старшем брате выправился, пристрастился к книгам и стал хорошо учиться. Лиза, закончив два курса Воронежского пединститута, перевелась на заочное отделение и попросила направить ее на работу в школу, так как на одну стипендию жить было трудно. Учителей в сельских семилетках не хватало, и ей быстро нашлось место в школе большого поселка неподалеку от родного Ельца. У бывшей непутехи Лизки началась новая, уже вполне взрослая жизнь. Несмотря на молодость и отсутствие опыта, девушка очень быстро освоилась в школьной работе. Ученики слушались ее с полуслова, хотя она была не намного старше их. Никто бы уже не узнал в этой хорошо одетой, стройной и строгой на вид учительнице прежнюю Лизку, торговавшую на станции топленым молоком и печеными пирожками.
В июне сорок первого года в сельской семилетке был очередной выпуск, а для молодой учительницы – первый. Три года назад погожим сентябрьским утром Лиза приняла под свою учительскую опеку пятиклашек, закончивших весной начальную школу. Время пролетело так быстро, и ученики, повзрослев вместе со своей учительницей, а некоторые даже обогнав ее по росту, сдавали выпускные экзамены за седьмой класс и шли кто работать в колхоз, кто в город поступать в техникум. Экзамены прошли успешно, ребята были неплохо подготовлены по всем предметам, и об их молодой классной наставнице даже написали в районной газете. Лизка была на седьмом небе от счастья. Вот вам и дуреха-непутеха, почитайте-ка, порадуйтесь вместе со мной, – горделиво думала девушка, посылая газету с заметкой родным на Урал. Вскоре Лизе пришел ответ. Мать и старший брат приглашали ее приехать к ним в отпуск повидаться и отдохнуть. Может, девушка и не решилась бы ехать в такую даль одна, но она очень соскучилась по родным, особенно по задире и, получив отпускные, стала собираться в дорогу. Но приехала на Урал Лиза только осенью и уже не в отпуск, а в эвакуацию.