Цветок Зла

Шиннок Сарина

Брови Эвери снова подскочили вверх, пересохшие губы дрогнули. Непонятный для Томаса шок отобрал у сотрудника музея дар речи. Повисла напряженная пауза, в которой тишину нарушало беспокойное дыхание Дэна.

– Что Вы знаете об этом? – требовательно поставил вопрос полисмен.

– Покиньте служебное помещение! – больше попросил, чем потребовал Эвери, хоть и пытался сохранить твердость в интонации. – Если Вы в чем-то подозреваете меня, вызывайте в полицию на допрос официально. Я не соврал Вам начет моего имени и места работы, офицер… Гуччи.

Его голос дрогнул, словно что-то пыталось помешать Дэну произнести фамилию сотрудника полиции.

– Значит, Вы не будете забирать статуэтку? – уточнил Томас, но Эвери только

отрицательно мотнул головой. Он сделал вид, что вернулся к работе, взяв с полки тряпку и принявшись протирать от пыли и паутины рамы картин.

– Позвольте взглянуть на эти полотна? – Гуччи шагнул навстречу сотруднику музея, держащему в руках широкий холст, какого изначально не было на экспозиции. Дэн попытался свернуть в проход между стеллажами, но Томас остановил его, ухватившись за раму и рванув ее на себя. Эвери попытался воспрепятствовать ему, однако полицейский уже увидел картину. Внушительный холст покрывали краски серых и коричнево-красных тонов. Нечеткие силуэты, словно скрытые пепельным туманом, имели очертания висельников, помещенных в продолговатые клетки, а на переднем плане стояла мощная фигура без лица. Поначалу ее можно было принять за палача в багряном капюшоне, но четко прорисованные грани говорили о том, что это вовсе не головной убор из ткани, а глухой тяжелый шлем пирамидальной формы. Или же эта остроконечная пирамида сама являлась головой карателя, как безумно бы это ни звучало. Табличка на черной раме гласила: «Туманный день. После Суда». А в правом нижнем углу едва заметно краснели инициалы «Ф.Г.».

– Что здесь изображено? – полюбопытствовал Гуччи, тщательно пытаясь скрыть малейшие нотки волнения в голосе.

Дэн Эвери бросил полотно:

– Не спрашивайте меня, - уже буквально умолял он. – Уходите.

Но офицер полиции не поддался на эмоциональную просьбу – ему необходимо было убедиться:

– Кто автор полотна? Вам известен год создания?

Эвери закрыл лицо руками и упал на колени. Он судорожно тер свои глаза, оскалив зубы в гримасе боли, словно пытался из последних сил сдержать слезы.

– Вы знали Филлипа Гуччи? – осведомился Томас, но Дэн ничего не ответил. Он тер глаза и качал головой в немой мольбе, чтобы дознаватель оставил его в покое. Но Гуччи непоколебимо поставил последний вопрос, который не мог не попробовать задать:

– Это – на картине – красный бог Кзучилбара?

Работник музея ошеломленно поднял на него раскрасневшиеся глаза. И в этот момент Томасу показалось, что лицо Дэна Эвери могло быть знакомым. Не менее поразило его самого и то, как ему удалось так легко вспомнить имя неизвестного прежде божества.

– Да или нет? – еще раз повторил офицер, но Дэн не шевелился, стоя на коленях перед мрачным холстом. Слеза скатилась по его изрезанной морщинами скуле.

– Ладно, возможно, мы еще побеседуем в иной обстановке, - отступил Томас. – Здесь нет острых предметов? – он осмотрел подсобку. – Мой Вам совет – не оставайтесь здесь, когда Вы в таком состоянии. Ступайте домой. И отдайте мне шарф.

Дэн Эвери молча подчинился. Гуччи еще раз взглянул на его одежду, чтобы убедиться в отсутствии ремня или еще каких-либо элементов, какими человек мог бы причинить себе вред. Уходя, полисмен также погасил и забрал с собой свечи, прихватив к ним и спички, не только из соображений безопасности, но и как возможную замену утраченному фонарю.

«Значит, это был он… Кзучилбара. Просто впечаталось в память, надо же! Что ж, выходит, пирамида – его символ. Это индейский бог? Возможно. И, исходя из свидетельств Кристофа Гуччи, это еще один «враг» Ордена. Придуманный враг… Религиозный бред… Что еще я могу услышать? И все равно придется иметь дело с этим культом! Но я ведь всегда знал, что это неизбежно случится». Офицеру полиции не хотелось направляться в Церковь Ордена, в эту инфернальную пародию на готические храмы, увенчанную крестами, больше похожими на печати демонов, укрощенных Соломоном. Но вряд ли сведения по тем вопросам, что встали сейчас перед ним, Томас мог найти в других источниках.

Темное время решеток и огня вновь наступило в опустевшем городе. Вода озера Толука теперь казалась черным стеклом, изредка сверкающим

в рыжих всполохах многочисленных пожарищ, а по берегам под обрывом разлился алый цвет. Гуччи догадывался, что там зацвели маки. Красные цветы дурмана и вечного сна никогда прежде не росли на озерных берегах, но теперь многое изменилось. Некая сила выбрасывала новые знамена на покоренных ею территориях. Томас нетвердым шагом спустился по склону крутого обрыва к безлюдной лодочной станции. В багряной тьме влажные доски причала казались залитыми кровью, и в дальней лодке виднелось что-то, похожее на фрагменты изувеченного тела. Проверять, что именно там было, офицер не стал. Он отвязал ближайшую лодку, оттолкнулся веслом от берега и, вернув его в уключину, принялся грести. Строения на дальнем берегу озера Толука пылали, и жуткий пожар был единственным ориентиром, когда маяк не освещал никому путь. Гуччи налегал на весла так энергично, как мог. Вскоре на горизонте черной рогатой глыбой показался остров Толука. Усталость первый раз напомнила о себе - в затылке запульсировала навязчивая боль. Томас не позволил себе взять передых и продолжил грести, по возможности не теряя скорости. Когда он миновал остров, возвышенность которого была окольцована зубастым венцом руин некой культовой постройки, тупая боль впервые сдавила грудь. Похоже, столкновение с порождением тьмы не прошло бесследно, и полученная травма еще раз доказывала, что все происходящее, все химерические опасности были вполне реальными. Их нельзя было более не воспринимать всерьез, как бы Гуччи ни норовил уклониться от этого. Тягостно вздохнув полной грудью, офицер вновь взялся за весла и в поте лица устремился к причалам у погашенного маяка.

Каждый раз, оказываясь в старой части города, Томас тихо благодарил судьбу за то, что ему посчастливилось жить не здесь. В этом районе находилось сердце культа, здесь были собраны практически все подозрительные и не вполне вменяемые люди, все, кого стоило рассматривать как потенциальных правонарушителей. Даже сейчас, следуя изменившимися, скованными решетками и окровавленной проволокой улицами, где всюду был жар неугасимого огня и совершенно не было людей, Гуччи одолевал растущую гадливость. Церковь Ордена выглядела отталкивающе и прежде, но теперь ее угольно-черные крыши, глубокая арка над входом, похожая на адову пасть, и разбитые до голых металлических каркасов ступени смотрелись зловеще даже для человека, лишенного любых религиозных чувств и суеверных страхов. Обступающие лестницу наклонные лужайки были покрыты горами прелых опавших листьев, а вместо засохших виноградных лоз они поросли теперь жирными черно-коричневыми корнями, мягкими и эластичными, словно плоть, и у кирпичных стен пульсирующими, точно кровеносные сосуды. Почти как ржавые трубы… Томас отвернулся и скорее пробежал вверх по лестнице, толкнул тяжелые двери, украшенные кровавым Нимбом Солнца, и вошел в зал со скамьями, обступившими алтарь, как в амфитеатре. Декорациями служили темные и реалистично прорисованные фрески, изображавшие сожжения тех, кого Орден называл «грешниками» и «ведьмами» - как правило, это были люди, в которых пробудилось здравомыслие, те, кто пытался покинуть ряды фанатиков, но вырваться из пасти ада за всю историю Сайлент Хилла никто так и не смог. В нечестивой церкви Гуччи увидел лишь одного прихожанина. Точнее, прихожанку. Это была Нелли, работавшая парикмахером с Говардом Гуччи после смерти его брата.

– И как я мог не знать, что ты принадлежишь к этой группировке? – озвучил свои мысли Томас, приближаясь к женщине. – А ведь и Филлип, и Говард тебе доверяли.

– Не называй Орден группировкой, Томми, - произнесла Нелли, тряхнув пышной копной пепельных волос, - это оскорбляет чувства верующих.

Офицер Гуччи пропустил замечание мимо ушей.

– Когда ты видела Говарда в последний раз? – перешел к делу он.

– Разве родственники имеют право заниматься расследование? – снова попыталась уколоть в ответ женщина.

– Очень интересно, откуда ты знаешь, что идет расследование, - не остался в долгу Томас.

– Какое нам дело до судеб грешников? – оставив вопрос полисмена без внимания, произнесла Нелли, вновь поправив непослушные светло-русые локоны, осыпанные золой проседи, и глядя в сторону фресок, достойных стать иллюстрациями средневековых проповедей о геенне огненной.

– И по какой же причине он вдруг стал грешником? – дернув ее за плечо и развернув к себе, еще раз попытался добиться ответа офицер. Нелли усмехнулась с прищуром, даже не пытаясь скрывать, что она чего-то недоговаривает.