Цветок
Шрифт:
– Кто?! – раздался с тележки пискливый и лукавый голос.
– Я! Ты, Ваня?! – обрадовалась Саша.
– Какой такой я?! Черт с рогами?!
– Цветок!
– Какой Цветок!
– Чего, Ваня, дурака валяешь?! Тятьке скажу, он тебе даст!
– Боюсь много твоего тятьки. Тпрру, окаянная! – раздалось совсем близко, и в трех шагах от Саши врылась в песок полуслепая, поматывающая облезлой головой клячонка.
С тележки сполз карапуз в ситцевой рубашке, картузе и коротких штанишках.
– Обед несешь? –
– Обед. А в каком припоре работает нынче тятька?! Покажи!
– Ступай прямо, потом – налево. Только не зацепись носом! – засмеялся карапуз. – Жучка, подь сюда!
И, поймав собачонку, он стал безжалостно теребить ей хвост и уши.
Жучка подняла отчаянный визг.
– Пусти! Чего мучаешь?! – вступилась Цветок. – Ей-богу, тятьке скажу!
– Ишь, ябедница! Ну, проваливай, кукла чертова, с дороги! Но, но!..
Карапуз бросил Жучку, влез на тележку и дернул единственную веревочную вожжу.
III
Саша пошла дальше. Скоро замаячили бледные огоньки и послышалось слабое визжание пил, глухое туканье ломов и человеческий говор.
Девочка окончательно ободрилась и вихрем понеслась к припору.
– А, Цветок, Саша!
Шестеро каменоломщиков, рослых, бородатых, с обнаженными по пояс и черными от копоти торсами и лицами, приостановили работу и уставились с улыбкой в девочку, которую прижимал к груди седьмой – отец, молодой товарищ.
В мрачном, сыром и тесном, как склеп, припоре стало весело. Точно потоком хлынул сюда свежий воздух, точно расступились стены, взвился потолок, и над рабочими засверкало ясное весеннее небо. Каменоломщики преобразились, ожили.
Так бывало с ними всегда.
Работают они каторжно по нескольку суток, не видят солнца и неба, глотают желтую известковую пыль и ламповую копоть, доводящую до одурения, дышат, и вдруг явится Цветок. Свежая, сияющая, игривая, она развеселит всех, и на каменных лицах расцветают улыбки.
Она и теперь, вырвавшись из объятий отца, достала из кармана дудочку, запищала и завертелась, как вьюн.
– Ну и девочка! – покачал седой головой старый каменоломщик. – Касаточка наша! Храни ее царица небесная. – И он издали перекрестил ее.
– Цветок, какая нынче погода? – спросили ее разом два каменоломщика.
– Ха-а-рошая. Солнышко! Пчелки летают! А тут у вас, фу!..
– Нехорошо у нас, точно! – согласились они.
– Мама вернулась из города? – спросил отец.
– Н-нет! А староста велел сказать тебе, что у него до тебя дело. Чего же, тятенька, не ешь? Я тебе супец принесла!
И, погнавшись с шумом и смехом за Жучкой, она вновь вьюном завертелась по припору.
IV
Каменоломщики сели завтракать. Они ели
Несколько ламп, дымящих и выбрасывающих тучи сажи, бледными пятнами играли на их изжелта-черных лицах, на распиленных кусках камня и брошенных железных ломах.
– Как бы не сел! – сказал, задрав голову, один. – Поштуркать, что ли? Степа, дай лом!
Степа, мрачный каменоломщик, дал лом, и тот поштуркал потолок.
– Слаб? – спросил Петр.
– Совсем. Как сыр, мягкий. Вот и трещина! Еще!.. Утекать надо.
– Чего утекать! – недовольно заворчал Степа. – Покончим раньше с плахой.
– А если задавит!
– Меньше каменоломщиком, а то и двумя-тремя будет. Беда большая. Берегись не берегись, все равно под землей кончишь.
– Тятенька! – позвала Саша.
– Что?
– Плаху валить будете?
– Хочешь посмотреть?
– Да.
– Можно.
Петр встал, смахнул с курчавой бородки крошки и широко перекрестился.
– Много еще осталось подсекать? – спросил он Степу.
– Самый пустяк.
– Так живее!
Степа зарылся в мокрый песок и стал подпиливать короткой пилой у корня плаху. Другой ломом упорно и как дятел долбил ее вверху у потолка.
– Готово!
Стена шириною в сажень, вышиною в столько же, вырезанная со всех сторон, ждала, чтобы ее повалили.
Цветок из-за угла, куда отвел ее отец, с интересом следила за приготовлениями каменоломщи-ков. Ей не первый раз приходилось видеть, как валят плаху.
– Клади постель, жи-и-ва! – распоряжался Петр.
Каменоломщики натаскали гору песку, на которую должна была лечь плаха, и разровняли ее.
– Эх, кабы не был слой! – сказал Петр, указывая на предательскую коричневую жилку на плахе.
– Кажись, слой!
– Слой и есть! – вздохнул старый каменоломщик. – Боюсь, загремит.
– Не каркай, старый! – набросился Степа.
– Валить, что ли?!
– Вали!
У плахи по обеим сторонам стали двое, остальные поодаль, и в припоре сделалось сразу тихо, как в могиле. Слышно было, как бьются тревожно сердца у каменоломщиков, как потрескивают лампы и как далеко-далеко, в заброшенных припорах со странным шорохом осыпаются потолки и стены. Чуялось приближение торжественного момента.
– Господи, благослови!
Плаха дрогнула, закачалась.
– Беррегись!
Раздался треск. Плаха опрокинулась и легла на постель, родив густое облако пыли.
– А чтоб! – послышалось энергическое ругательство.
Облако разорвалось.
Каменоломщики стояли мрачные, злые, и у ног их валялась, рассыпавшись на десятки кусков, плаха.
– Вот она, каторга! – сверкнул глазами Степа. – Возились весь день, и что?!.
– Плох стал камень нынче, очень плох! – покачал головой старик. – Все слой да слой! Этак с голоду помрешь!