Цветослов советов
Шрифт:
Старец подчеркивал, что спасительным является не место, где человек живет, но его образ жизни.
— Геронда, — говорил я отцу Порфирию, — в монастыре постоянно молятся. Там все время творят Иисусову молитву. Даже на послушании в мастерских все время читают на память акафисты, каноны… А потом все снова идут в храм на службу. Но я так больше не могу. У меня начинает болеть голова. Я думаю, что в монастыре мне не выдержать. Однако меня ни на секунду не оставляет желание стать монахом. Как мне быть? Помогите мне.
— Ко мне приходила на исповедь одна девушка, — ответил мне Старец. — Она училась в предпоследнем классе лицея. Как-то эта девушка сказала мне: «Геронда,
В то врет как Старец все это мне говорил, я думал: что общего имеет его рассказ с моим вопросом? Может, он просто хочет отвлечь меня от моих проблем, чтобы я немножко отдохнул, расслабился?
Отец Порфирий как будто прочитал мои мысли и сказал:
— Ты сейчас спрашиваешь себя: зачем он мне все это говорит? Однако ответь мне, пожалуйста, на следующий вопрос: садилась ли эта девушка на скамеечку [118] и делала ли над собой усилие для того, чтобы ее ум прилепился к Никосу? Нет. Это случилось самопроизвольно, без принуждения с ее стороны, с любовью. Так должны делать мы. Когда мы возлюбим Христа Божественной любовью, тогда без какого-либо понуждения и усилия над собой, без всякой скуки мы будем с любовию призывать Его святое имя: «Господи, Иисусе Христе…»
118
Старец имеет в виду низкую скамеечку, которую некоторые святые отцы советуют использовать для умной молитвы. Иными словами, он говорит: «Понуждала ли себя эта девушка?»
Когда сердце преисполнено Божественной любовью, тогда ему не нужно произносить целиком слова молитвы: «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя». Человек не успевает произнести до конца слов молитвы, а его сердце уже замирает от любви и ликования. Иной раз он произносит одно только слово: «Господи…» — и умолкает… Но беззвучно, таинственным образом он продолжает вопиять к Богу.
Так Старец разрешил мое первое недоумение, о котором я еще только собирался его спросить. Я был удивлен. При следующих встречах отец Порфирий поражал меня все больше и больше. Во мне снова зажегся Божественный огонь, и я ощутил сильное желание с неиссякаемой любовью призывать в своем сердце сладчайшее имя Христово.
Отец Порфирий рассказывал мне о своей жизни на Афоне: «На Святой Горе я жил как в Раю. Приехал туда я еще мальчиком в возрасте двенадцати лет. У меня было два старца, у которых я был послушником. До обеда они давали мне два пустых мешка и посылали за землей для наших маленьких огородов. Я бежал вприпрыжку, перепрыгивая с камня на камень, непричесанный, громко крича в этой пустыне: «Нескверная, неблазная, нетленная, пречистая…» [119] , «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя“, и еще много тропарей, которые я учил наизусть из канонов и Минеи.
119
Молитва на повечерии // Часослов. Москва, 1980. С. 213.
Если
И действительно, Божественная любовь — это не–кое безумие, которое, охватывая человека, изменяет его душу и тело. Ты согласен со мной?
— Конечно, Геронда, раз Вы так говорите, я с Вами согласен.
— То, что я тебе говорю, я испытал на самом себе.
От любви ко Христу моя душа изменилась. Мой внешний вид, мое лицо тоже стали другими. Однажды, когда я, охваченный Божественной ревностью, бежал исполнять порученное мне послушание, то ненароком взглянул на свое отражение в стекле. Я поразился! Какой даже внешней красотой украсила меня жизнь во Христе, которую я вел на Святой Горе. Об этом говорится и в Священном Писании: Веселое сердце делает и лице веселым [120] .
120
Прем. 15,13.
И ты, чадо мое, возлюби Христа. Тогда ты почувствуешь, что внутри тебя стали происходить изменения. Отдай Господу свое сердце, а все остальное Он Сам за тебя сделает».
— Однажды случилось так, что у нас в келье не оказалось ни одного из старцев. В это время я заметил птичку, которая, сидя на виноградной лозе, склевывала ягоды. Я немедленно взял дощечку, резец и вырезал эту картину. Получилось просто замечательно. Птичка была как живая, с распущенными крылышками, и виноград выглядел как настоящий. Когда пришел один из старцев, я с радостью показал ему свою работу. «Что это такое? Кто благословил?» — спросил
он меня. И тут же разломил мою дощечку на две половинки.
— Ну надо же! И Вы не расстроились, Геронда?
— Нет, не расстроился. Я понял, что всегда, прежде чем что-то сделать, надо спросить и получить благословение. Да, там я жил как в Раю, потому что ничего сам не делал. Всегда спрашивал.
— Ты знаешь, — говорил мне отец Порфирий, — что монашеская жизнь — это не свобода, безмолвие и успокоение, но теснота, смирение и подчинение. Хотеть стать настоящим монахом и иметь для этого реальные шансы — это разные вещи. В основание монашеского подвига должна быть положена горячая любовь ко Христу. Любовь, одна только любовь. Если этого не будет, то человек может даже сойти с ума. Ты понимаешь, о чем я тебе говорю?
— Да, Геронда. Думаю, что понимаю.
— Человек в самом начале своего существования жил дико и одиноко. Он делал все, что хотел. Корни этой дикости и сейчас находятся внутри нас. Многие, особенно это касается женщин, стремятся найти покойное место с единственной целью — чтобы выйти из подчинения родителям. Чтобы жить так, как они хотят. Но такая жизнь далека от монашества. Некоторые, с этой своей дикостью первобытного человека, поступают в монастырь. Однако как только они получат выговор, как только услышат о послушании и покорности, сразу же приходят в негодование. Они говорят: «Меня здесь никто не понимает» — и уходят из монастыря. В конце концов они остаются одни, наедине со своими желаниями. Такое случается очень часто, особенно с женщинами.
Когда я сказал отцу Порфирию, что я уже точно ухожу в монастырь и через несколько дней меня постригут в рясофор, он очень обрадовался. Сколько мы с ним в тот день говорили, каких только советов он мне не давал. Наконец, когда мы прощались, он взял мою руку и поцеловал ее. Это было совершенно естественно. А я, пребывая в атмосфере таинственности, которой он меня окружил, спрашивал сам себя, что бы это могло означать? Тогда он спросил меня: