Цветы Альбароссы
Шрифт:
Солнце неудержимо лезло к зениту. Сутки на планете были меньше земных на одну треть: восемь часов день и восемь часов ночь. Планета вращалась в плоскости экватора. Время было одинаковым на всех параллелях.
– Борис, - спросил вдруг Григорий.
– Что?
– Ты заметил, что двойники не дают тени?
Ни двойники, ни тополя, ни здания космопорта не отбрасывали и признаков тени.
– Чертова планета, - выругался Борис.
– Одни загадки!
– А еще, Борис, - продолжал спрашивать Григорий, - ты хочешь есть или пить?
– Не хочу...
– А сколько прошло,
– Сутки.
– Что же все это значит?
– Хоть убей...
– начал Борис.
– Чужая жизнь, Борис. Разумная жизнь! Вот он каким получился контакт с инопланетной разумной жизнью.
Григорий высказал то, что обоим стало понятно чуть ли не с первого часа высадки на планету. Нелегко было признаться в этом во всеуслышание, признать, что никто из друзей этой жизни не понимает. В чем смысл бесконечного кружения двойников? Темноты и безвременья внутри зданий?.. Что представляют собой цветы?.. За два столетия поисков разума во вселенной у людей выработался некий воображаемый образец, стандарт разумного существа: братья по разуму чем-то должны быть похожи на людей, у них должны быть добрая воля, стремление к взаимному пониманию - сложился гомоцентризм. Правда, кое-кто в середине двадцатого века делал предположения, что носители разума не обязательно будут подобны людям, может быть, разум предстанет нам в виде плесени, пленки... Но такой взгляд не принимался всерьез. Утверждался и окончательно утвердился гомоцентризм. Тем более что за все годы люди так и не встретились с разумом в космосе.
– Тогда будем рассуждать прямо, - сказал Борис, - зачем этой жизни превращать нас в игрушку, в беспомощных слизняков?
– Может быть, она испытывает нас на разум, как мы выпутаемся из этого положения.
– Хочешь сказать - экзамен?..
– Нелегкий экзамен. И нам, чтобы хоть в какой-то мере быть признанными, надо искать достойный выход.
– Какой?..
– Во-первых, не метаться как захлопнутым крысам.
– Гм...
– ответил Борис.
– Во-вторых?
– Не предпринимать ничего враждебного.
– Гриша, - вздохнул Борис, - будь у меня в руках нейтронный пульсатор...
Не успел Борис произнести эти слова, как в руках у него блеснуло оружие. Это не было призраком: пульсатор оттягивал руки, на нем была личная монограмма Бориса "БР"; спусковой крючок стоял на предохранителе как был поставлен в ракете.
Борис растерянно глядел на оружие.
– Брось...
– тихо сказал Григорий.
– Бросить?..
– Брось!
– повторил Григорий.
– А что, - сказал Борис, - брошу. Никогда не поздно будет поднять.
– Не думай о нем, - сказал Григорий, уводя товарища в сторону.
– Видишь ли...
Сказать в оправдание планеты можно было многое. Она могла уничтожить пришельцев по выходе из ракеты, могла не допустить корабль на поверхность. Могла, ознакомившись с непрошеными гостями, умертвить их, развеять на атомы, задавить тьмой. Все-таки она ничего такого с ними не сделала. Моделировала их до бесконечности, воплощала их мысли в зримые образы. В то же время планета не дала им погибнуть от жажды и голода. Почему они сыты, непонятно обоим. Все непонятно в этом удивительном мире.
– Как долго мы будем в этом плену?
– спросил раздраженно Борис.
– Не знаю, - сказал Григорий.
– Что же нам делать?
– Ждать. И думать, как выйти из положения. Не теряя лица...
Борис засмеялся.
– Ждать у моря погоды...
– Возьми себя в руки!
– сказал Григорий.
В эту ночь им не спалось.
– Когда за нами могут прилететь, Гриша?
– спросил Борис.
Он лежал ничком на цветах. Было невыносимо видеть звезды, чувствовать себя пленником.
– Не раньше, чем через месяц, - ответил Григорий. Бориса он понял: в экспедиции поймут, что с ними что-то стряслось, прилетят на выручку. Времени уйдет не меньше месяца.
– Не выдержу...
– угрюмо сказал Борис.
Григорий ничего не ответил.
– Не выбраться нам отсюда!
– заговорил Борис, приблизив белеющее в темноте лицо к Григорию.
– Чувствую, как за мной наблюдает что-то огромное, миллионоглазое, изучает, щупает, читает мысли. Может убить, может помиловать, оставить вот так, в плену, забыть обо мне. Лучше тысячу раз погибнуть в космосе, врезаться в астероид - там все понятно. Но быть беспомощным кроликом... не выдержу, Гриша.
– Спи!
– коротко ответил Григорий.
Борис уткнулся в руки лицом. Слышно было его тяжелое дыхание. Григорий не мог утешить товарища. Он видел безвыходность положения, жуть, окружавшую их со всех сторон. В темноте все так же кружили призраки, подходили к ним, ложились бесшумно рядом - каждые двенадцать минут. Григорий пытался не глядеть по сторонам, но у него уже сложился этот двенадцатиминутный ритм. Григорий открывал глаза и вздрагивал всякий раз, когда очередной двойник склонялся над ним. Действительно, можно рехнуться. Собрав волю, Григорий приказал себе: спи!
Кажется, ему удалось вздремнуть. Но тут же едва слышный шорох разбудил его. Открыв глаза, Григорий увидел, как поднялся Борис, постоял, а потом пошел в темноту.
– Боря!
– окликнул его Григорий.
Не отвечая, Борис ускорил шаги. Григорий вскочил и кинулся вслед за ним. Оба они запомнили, где лежит нейтронный пульсатор - у крайнего угла мраморной лестницы, - и теперь бежали туда, один в десяти шагах от другого. Григорий догнал Бориса, когда тот, опустившись на корточки, шарил в цветах. Оружие они схватили одновременно.
– Не смей!..
– прошипел Григорий.
– Уйди!
– угрожающе ответил Борис.
– Боря!..
– пытался успокоить друга Григорий.
Борис крутил ему руку, стараясь вырвать пульсатор.
– Размозжу... это гнилое яйцо...
– бормотал он.
– Пусти!
– Рожков!
– крикнул Григорий, толкнул товарища в грудь.
Борис покачнулся, ослабил руку. Григорий вырвал пульсатор и, размахнувшись, швырнул его в податливую темноту космовокзала.
– Назад!
– сказал он Борису, ринувшемуся было в здание.
– Приди в себя!