Цветы и железо
Шрифт:
— Мы и сами переселимся, правда?
— Только бы пробыть здесь до завтрашнего вечера, Танюшка, а там — айда!
— Я сегодня сон видела. Маму… Стоит у калитки около нашего дома и смотрит такими печальными глазами… Кого-то ждет. Наверное, меня…
— Я почти каждую ночь вижу во сне отца и сестренку.
— Вот никак не могу поверить, что Клавы нет в живых!
— Да… Она забавная была, мы с ней дружно жили…
Тане было очень жалко Сашка. Каким трудным был этот год для него! Бои, пленение, лагерь… Известие о гибели отца и
— Да, Сашок, молодость они у нас отняли, а ведь мы ее только начали, — в унисон своим мыслям проговорила Таня.
— А мы ее продолжим, Танюшка! Закончится война, так и напишем правительству: военные годы в возраст не включать, молодость продолжить Указом Президиума Верховного Совета СССР!
Она погладила его вьющиеся непричесанные волосы:
— Молодость мы продолжим и без указа, Сашок, и военные годы не будем исключать из возраста. Помнишь, как мы слушали рассказы старших, завидовали им, что они уже были героями. И про наши боевые годы вспомнят.
— Ладно, Танюшка, пусть будет по-твоему.
— Видишь, какой я агитатор, — шутливо заметила она.
Сашок обнял ее. Они помолчали, словно прислушиваясь к тому, как стучат сердца, а бились они сильно и часто.
— Видимо, это вечный вопрос, — медленно начал он, — какой будет жизнь после войны? А очень хотелось бы знать!
— Помнишь «Чапаева», Сашок? Такой вопрос и Петька задавал Василию Ивановичу. «Чудная будет жизнь, ребята», — ответил Чапаев. Чудная будет жизнь! Это уже я тебе отвечаю, Сашок!
— До чудной жизни еще немало трудных месяцев, Танюшка…
— Да, — согласилась с ним Таня и тут опять вспомнила «Чапаева» — картину, которую она очень любила и с концом которой не была согласна: ей хотелось, чтобы Василий Иванович Чапаев выплыл, выбрался на тот берег… Пусть даже вопреки правде! — А помнишь, Сашок, как Петька спрашивал у Чапаева: «А ты, Василь Иваныч, всего мира вооруженными силами командовать можешь?» — «Не могу, — говорит, — языка не знаю».
— Чудак он, Петька! Командующего вооруженными силами всего мира и быть не может. Если во всем мире будет Советская власть, тогда солдаты не нужны. На хулиганов и милиции хватит.
За окном становилось все шумнее и шумнее. В темном шелонском небе плавали голубоватые лучи прожекторов; прожекторы, зенитные пушки, пулеметы и многое другое привезли с собой эсэсовцы. Промаршировали солдаты, гулко чеканя шаг по булыжнику: наверное, сменялся караул. Кто-то насвистывал походный марш. Протяжно завыла собака. Прогрохотал легкий танк, возвращавшийся из очередного объезда вокруг Шелонска.
— Только бы удача завтра, Танюшка, — прошептал Сашок.
— Давай спать со сжатыми кулаками. И завтра ходить, сжав кулаки: это, говорят, к удаче.
— Ты же комсомолка, Танюшка, а веришь в старые приметы, — добродушно
— Отсталых мыслей у меня нет. Я хочу для тебя самого хорошего!
— Спасибо, Танюшка!
Она приложила ладони к его щекам, долго смотрела ему в глаза, смотрела и приговаривала:
— Какой ты у меня хороший, Сашок!.. Лучший на нашей улице. Во всем Советском Союзе лучший!.. На целом свете лучше тебя нет!..
Он тоже смотрел на нее, тонкую, нежную, какую-то особенную, воздушную, чистую. Не удержался, опять прижал к себе — она покорно прильнула к нему, — поцеловал в пухлые, такие милые губы. Она смотрела на него счастливыми, широко раскрытыми глазами.
— Скорей бы!.. Быть вместе, Танюшка… и уже никого не бояться… Скорей бы! — говорил он, целуя ее осторожно и неслышно.
С утра Сашок чувствовал себя неспокойно, а после обеда у него начался нервный озноб: в комнатушке тепло, а лихорадит. Потрогал голову — температура нормальная. «Волнуюсь, — подумал Сашок, — вот и трясет». Потом все улеглось. Сашок теперь жил одним желанием: скорее бы!
Он слышал, как шумно входили офицеры в зрительный зал и заполняли места, как щеголевато стучали каблуки их сапог… Наконец все угомонилось, и тогда же в комнатушку по соседству с будкой киномеханика, где Сашок обычно перематывал пленку, долетели звуки музыки — начался фильм.
Ходики тикали по-домашнему мирно. Подключить? Он потянулся рукой к проводу и остановился. Еще минутку надо обождать. А вдруг кто-нибудь подслушивает за дверью? Сашок выглянул. В темном коридоре было пусто и тихо… Зашуршали чьи-то робкие шаги. Кто это? Неужели кто-то следит за ним? Сашок плотнее прижался к стенке. По коридору крадущейся походкой шла Таня. «Зачем она здесь, чего ей нужно?! — ужаснулся Сашок. — Сказано же было: жди в своей комнате, будь наготове!» Он потянул ее за рукав к себе. Таня тихо вскрикнула, подняла руку, чтобы защититься, но узнала Сашка.
— Как ты напугал меня! — обрадовалась она.
Они вошли в комнатушку, Сашок осторожно прикрыл за собой дверь.
— Танюшка, почему ты здесь? — спросил он как можно строже.
— Сашок, я боюсь за тебя! — созналась она.
— Чудная ты, Танюшка! А за себя?
— За себя не бывает так страшно, как за другого, пойми ты это, Сашок! Они такие мерзавцы, могут сделать с тобой все самое ужасное!..
— Им не до нас!
— Кто-то смотрит фильм, а кто-то следит, — заметила Таня.
— Успокойся, Танюшка, ничего они не обнаружат. Мы им сейчас такой боевик устроим — век будут помнить!
Он перевел стрелку так, что в их распоряжении осталось минут пятьдесят. Быстрым шагом за эти пятьдесят минут можно пройти четыре-пять километров, выбраться за город. В городе гитлеровцы не задержат — у Сашка и Тани настоящие немецкие документы: и текст, и печать, и подпись — все по-немецки.
— Пошли, Таня, — сказал он тихо. — Нам нельзя мешкать. Пошли.