Цветы и железо
Шрифт:
— Издалека. Там, где были, теперь нет! Все кончилось… Вызвал нас большой немецкий начальник и вежливо, не в пример тебе, сказал: «Поезжайте, господин Поленов Никита Иванович, такие люди нам сейчас будут очень нужны!»
— И куда?
— Далеко. Километров сорок за Шелонск.
— А у нас остаться не хочешь?
— Кем?
— Полицаем.
Таня презрительно скривила губы и сказала пренебрежительно, через нос:
— Не соглашайся, батька! Они небось раньше большевикам подпевали. А мы как-никак от большевиков пострадавшие.
— Начальником полиции, пожалуй, согласен, — серьезным тоном ответил Поленов.
— Начальник полиции у нас есть, — сказал полицай. — Он тоже в тюрьме сидел. Не один раз.
— По политическому?
— Нет, за всякие другие дела.
Полицай козырнул. Никита Иванович так и не понял, на какой лад он приветствовал: на немецкий или на дореволюционный русский. Он вышел за дверь, а вслед за ним покинули комнату и другие полицаи.
Поленов обернулся к хозяйке дома, улыбнулся: мол, смотри, как ловко я их провел! И в этот же момент уловил, что потускневшие было глаза хозяйки наполнены гневом. Ее взгляд говорил лучше слов: «И какой же ты мерзавец!» А что ей можно ответить? Что он никакого отношения не имеет к кулаку Никите Поленову? Женщина ткнулась головой в подушку и заплакала. Произнеся как можно мягче слово «до свидания», Поленов поклонился и вышел из комнаты. Таня последовала за ним.
— Я представляю ее настроение! — сочувственно произнесла Таня. — Приютила, обогрела нас, как людей, все, что думала, сказала, а мы, оказывается, самые последние на свете мерзавцы! Ох, и должность у нас!.. Я бы на ее месте в глаза нам наплевала!
— Ничего, Танька, вот война закончится, приедем мы к бывшей староверке, к этой вот женщине и скажем им так: «Спасибо вам, дорогие! Ваша ненависть в те дни здорово ободряла нас. Какие вы молодцы!»
Они свернули в проулок и опять выехали на полевую дорожку. Поленов осмотрелся по сторонам, обернулся к Тане и тихо заговорил:
— Смотри, что творится на свете, Танюха. Муркин — городской голова! Отец у него каким-то большим начальником в Питере был. Для фашистов проходимцы — сущий клад… Меня не удивляет Муркин: он из бывших. А вот Калачников Петр Петрович… Любой клятвой за него поручился бы, голову бы на плаху положил!..
— Вот и остался бы без головы, батька!
— Это верно.
— А здорово я тебя в начальники полиции чуть было не выдвинула! — оживилась Таня.
— Здорово! Ты у меня просто молодец, Танюха! Ты им дала понять: мы такие отпетые негодяи, что нам мерзавчиками нельзя быть, давай сразу полных мерзавцев!
Поленов подстегнул лошадь.
— Но! — крикнул он. И совсем тихо: — Скоро и тебя, Соколик, из-за нас не пустят в теплый хлев. Из-за таких «мерзавцев», как мы с Танькой, придется тебе ночевать под открытым небом и в дождь, и в холод!..
Трое суток уже находился в пути Никита Поленов. Много слез видел он на глазах людей,
К исходу третьих суток они завернули в лес. Чем дальше от дороги, тем глуше, сумрачнее, холоднее. Дорога давно не езженная и не хоженная. Ели нахохлились и навесили над дорогой свои тяжелые сучья.
Даже Соколик ступал неуверенно, точно прощупывал, что находится у него под ногами.
Показалась просека с давно выкорчеванными пнями — ямы успели позарасти травой и папоротником. Поленов повернул лошадь на просеку. Ехать стало труднее: ни колеи, ни следа.
Глушь словно тайга сибирская…
Но и просека не удовлетворила Поленова. Он повернул лошадь вправо; теперь колеса телеги подминали высокий пожелтевший папоротник, ломали сучья у разросшихся кустов можжевельника.
— Приехали, — тихо проговорил Поленов. — Слезай, Танька.
Он распряг лошадь и пустил ее пастись по рыжей, огрубевшей от осенней непогоды траве. Никита Иванович стамеской оторвал доски у задка телеги. Таня подошла к Поленову, наклонилась, не могла скрыть восторга.
— Смотри, батька, совсем не видно, где мы рацию спрятали! — сказала она.
— Загладилось — любо посмотреть! — согласился Поленов.
Он отнял дощечку с задка телеги, извлек миниатюрную рацию и такие же, похожие на спичечные коробки батареи.
— Ну как, дочка, поймаешь? — спросил Никита Иванович, устанавливая рацию на овчине под телегой.
— Знаешь что!.. — обиженно начала Таня и не закончила фразу: сейчас девушка отчетливо поняла, что она уже не простая пассажирка, украшающая легенду разведчика, а очень нужный, полезный, прямо-таки незаменимый помощник.
Но рация не работала. Таня крутила ручки настройки; туго заплетенная косичка девушки наползла на лоб; Таня сбросила платок и сидела с обнаженной головой, хмурясь и шевеля губами.
— А такую рацию вы у себя изучали? — ласково, чтобы не обидеть девушку, спросил Никита Иванович.
Она метнула суровый взгляд и бросила:
— Какие нужно, такие и изучали…
Таня все больше сердилась.
— Думаешь, что все так просто, раз — и готово! Это тебе не гвоздь в подкову заколотить!
— Ладно, ладно, Танюха. Не брюзжи, ты же не старуха какая-нибудь…
— А ты шифруй, открытый текст я передавать не буду! — огрызнулась Таня.
«Зашифровать-то можно, а вот как передать? — Никита Иванович с беспокойством поглядывал на девушку, но вслух вопросы уже не задавал. Думал про себя. — Неужели ничего не получится у Танюшки? Все возможно, и не у таких мастеров иногда промах получается, не дай бог! Что тогда? Кому нужен разведчик, имеющий ценные сведения, передать которые он не может? И главное — ждут там, в штабе, сам полковник сидит у рации… Сейчас, вот в эти минуты…»