Цветы корицы, аромат сливы
Шрифт:
«Такой красоты, скромности, ума, глазок таких нигде больше мне не найти, – решился лис. – Хоть и тяжело, откажусь от бессмертия. Каким бы мне путем утерять благоволение небес?» «С другой же стороны, ее родители – почтенные самые люди, и не лучшую ли я окажу ей услугу, если уберу из их родословной свой лисий хвост?..» «Пока всё это думал, на приеме у министра в столице встретил достойное очень лицо – еще молод, но уже с понятиями разумными обо всем, еще безо всякого чина, но видно, что и на большой должности не сплоховал бы…»
Это все была выбраковка. Окончательная версия была очень складная, в стихах. Она не сохранилась.
Еще
Ди сидел преспокойно на полу и что-то разогревал в котелке на треножнике спиртовкой. Говорил, что пилюли от простуды, а так – кто ж его знает.
– Как ты обяжешь меня, если погасишь спиртовку и пойдешь со мной, – смиренно попросил Сюэли. – Я должен показать тебе пьесу.
– Что ж. Но только минимум зрителей – трое зрителей. Так, кажется, говорил твой почтенный дедушка?
Усадив Ди, обмахивающегося веером, как в театре, Сюэли снова выбежал за дверь, наткнулся в коридоре на случайно проходивших мимо Лю Цзяня и его русскую подругу Ксеню, схватил их за руки и затащил к себе со словами «Я вас умоляю».
– Только пятнадцать минут, – сказал он.
Лю Цзянь и Ксеня были интересной парой. С самого начала они сообразили, что доводятся друг другу примерно инопланетянами, и, чтобы вместе выжить, всякую эмоцию свою разъясняли другому досконально и в самых простых словах, а чаще еще сильно утрировали, чтобы партнеру было понятно. Лю Цзянь не добился и в четверть таких успехов в русском языке, как Сюэли, и понимал со слуха плохо, поэтому если нужно было донести мысль посложнее, Ксеня сразу писала ее или же говорила не спеша и отчетливо очень. А чтоб ошибки никакой не вышло, старалась усиливать мысль, например: «Если ты сейчас уйдешь, мне будет очень обидно. Я умру от обиды и тоски». Сам Лю Цзянь также действовал сходно. И вот они писали: «Понимаешь, это в России считают, что женщина – главная. У нас в Китае, считают, что мужчина главный. Я тоже так думаю поэтому». – «В России совсем не считают, что женщина – главная. Это ты неправильно понял. У нас просто думают, что женщина слабая, поэтому нельзя ее обижать». Так или иначе, в неделю по нескольку раз в разъяснениях проскакивало «Ты весьма красива» или, например, «Потому что люблю тебя беспамяти» – пусть и коряво, зато правда. Этот союз был удивительно крепок. «Ты – необыкновенная. Ты так спокойно, тихо говоришь. Китайские девушки любят кричать, всегда шумят, визжат преотвратно» (последние два слова посоветовал проходивший мимо Ди). Ди очень благоволил этой паре, сочувствовал им и опекал вроде ангела-хранителя.
За ширмой началось представление. Декламация у Сюэли была на высоте, и даже в духе древних. Слог тоже то возвышался, то упадал по мере надобности, чтоб разнообразить, так сказать, настрой. Он даже сунул в плеер некий диск со смазанной подписью фломастером «Лисья лютня» и вывел на колонки.
Бамбук– Я ничего не поняла, но здорово! – с воодушевлением сказала Ксеня. – Ну чего ты! Все же по-китайски было! О чем там?
– Девушка по имени Ся Цзинцзин вначале хочет связать свою судьбу с лисом, но затем лис из благородства самоустраняется и просит богов, чтобы девушка повстречала достойного молодого человека, которым становится некий студент Чжэн Юй. В результате девушка забывает лиса, и они с Чжэном совершенно счастливы.
Сюэли сидел низко опустив голову.
– А… почему Сюэли так расстраивается? Прекрасная же пьеса!
– Ну, у него некоторые проблемы с… м-м… матримониального характера, – шепнул Ди. – Потеря на личном фронте.
– Не может быть! – ахнула Ксеня.
– Если быть точным, только что он своими руками передал другому девушку, которую любил больше всего на свете, – пояснил Лю Цзянь, который был отнюдь не дурак. – Знаешь, поступок заоблачной высоты. Пойдем-ка мы отсюда, ему не до нас сейчас.
– Но… почему?
– Потому что он лис, – объяснил Ди. – Лиса.
– Лисонька? – в изумлении переспросила Ксеня. Она всплеснула руками, подбежала к сидевшему мрачно Вэй Сюэли, взяла его за подбородок, подняла его голову, обсмотрела. – Надо же, никогда бы не подумала! …И уши обычные такие.
– Пойди погуляй, – настойчиво сказал Ди. – Ты сидишь так уже четыре дня, насвистывая «Прохожу городские предместья» и «Там, где сломан тростник», не ешь и не пьешь. Я думаю, хватит уже – по этим предместьям-то шляться?
Сюэли нехотя поднялся, надел дождевик и взял из угла зонт.
– Зачем?
– На улице льет.
– Нет. На улице яркое солнце. Это у Ху Шэнбэя за окном появилась тучка с дождем и так и осталась. Ну, и тебе ее видно сбоку. Он переактивировал зону воды, – спокойно прокомментировал Ди. – И теперь эта тучка там живет, и периодически из нее льется. Нет-нет, я ни при чем, говорю же тебе: тучка зависла. Да не дарил я ему никакого талисмана! Шэнбэй переусердствовал с водой, стихия Инь – такое дело…
Впервые за четыре дня Сюэли слабо улыбнулся.
Зайдя на кухню в общежитии, Сюэли заметил, что толстая кошка Цзинцзин лезет в чужую кастрюлю, где сварили что-то для себя иранские аспиранты. Сюэли сгреб кошку в охапку, отчитал ее на всякий случай за поползновения к возбуждению национальной розни и оттащил ее в комнату Цзинцзин.
Цзинцзин открыла ему вся радостная, в передничке. В косах блистали заколки.
– Кошка лезла в чужую кастрюлю, извини, – сказал Сюэли.
– Угощайся, смотри, какие сладости.
– О, сладости провинции Фуцзянь, – отметил Сюэли.
– Научилась от Чжэн Юя. Мне самой, хи-хи, не пришло бы в голову так просочетать продукты, да, – смутилась Цзинцзин.
– Юй – прекрасный человек, не правда ли? – легко и беззаботно сказал Сюэли.
– Не смущай меня, – сказала Цзинцзин и закрыла лицо руками.
– Да, если ворота наладить, их створки всегда будут рядом. Брести вслед за ней одинокою тенью не надо. Искусно налажено – не пошатнуть. Вернусь-ка на истинный путь, – пробормотал Сюэли.