Цветы на чердаке
Шрифт:
Я ушла в спальню и села в кресло-качалку, баюкая серую мышку, которая, казалась, была на грани сердечного приступа, так бешено колотилось ее сердечко. Она задыхалась и хлопала веками. Когда я держала ее так и чувствовала как ее маленькое, теплое тельце борется за жизнь, я и вправду хотела, чтобы она жила и была для Кори другом.
Тут дверь открылась и вошла бабушка.
Никто из нас не был толком одет; фактически, на нас были только ночные рубахи и пижамы, которые больше открывали, чем скрывали. Наши ноги были босы, волосы растрепаны, лица не умыты.
Одно правило нарушено.
Кори
Два правила нарушены.
И Крис в ванной умывал Кэрри, помогал ей одеться и застегнуть розовый комбинезон.
Три правила нарушены.
Они оба вышли из ванной, волосы Кэрри были завязаны розовой лентой в аккуратный конский хвост.
Стоило Кэрри увидеть бабушку, как она замерла на месте. Ее голубые глаза расширились от внезапного испуга. Она обернулась и уцепилась за Криса. Он взял и отнес ее ко мне, опустив прямо мне на колени. Потом он подошел к столу и стал вынимать из продуктовой корзины то, что она принесла нам. Как только Крис приблизился, бабушка повернулась к нему спиной. Он игнорировал ее, быстро опустошая корзину.
— Кори, — сказал он, кивая в сторону туалета, — я поднимусь наверх и подыщу подходящую клетку, а ты, пока я хожу, оденься и умойся без помощи Кэти.
Бабушка оставалась в молчании. Я сидела в своей качалке и баюкала бедную больную мышку, а мои малыши поместились в одно кресло со мной, и мы все трое не спускали с нее глаз, покуда Кэрри не сдалась и не спряталась у меня за плечом. Она тряслась всем своим маленьким телом. Меня беспокоило больше всего то, что бабка не читает нам нотаций по поводу неубранных постелей и замусоренной комнаты, которую я всегда старалась содержать в чистоте и порядке, и почему она не бранит Криса за то, что он одевал Кэрри? Почему она только смотрит, все видит и ничего не говорит?
Крис спустился с чердака с клеткой и мотком проволоки. Он сказал, что надо слегка укрепить клетку.
Эти его слова заставили бабушку круто повернуть к нему голову. Затем ее безжизненные глаза обратились ко мне и уставились на бледно-голубую тряпку, которую я держала.
— Что ты держишь в руках, девочка? — задала она вопрос ледяным тоном.
— Раненую мышь, — ответила я также холодно.
— И вы намереваетесь держать эту мышь в качестве домашнего животного и посадить ее в клетку?
—Да, это так, — я осмелилась открыто неповиноваться, предоставляя ей делать все, что ей заблагорассудится. — У Кори никогда не было никакого зверька, а теперь есть.
Она поджала свои тонкие губы, а ее холодные безжизненные глаза переместились на Кори, который был уже готов разразиться слезами.
— Ну, ну, — сказала она. — Заведите мышь. Такое домашнее животное как раз подходит вам. — С этими словами она захлопнула дверь.
Крис принялся возиться с клеткой и проволокой, разговаривая за работой.
— Проволоки здесь хватит, чтобы как следует изолировать твоего Микки, Кори. Мы переплетем всю клетку проволокой еще раз, тогда твой зверек не сможет удрать.
Кори
— Он голодный. Я знаю, его носик дергается.
Однако превратить этого чердачного мышонка в настоящего Микки оказалось равносильно подвигу. Во-первых, он не доверял нам, хотя мы и освободили его лапку из капкана. Он ненавидел свое тюремное заключение. Он кружил по клетке, неуклюжий, в бинтах и шинах, и искал выход. Кори крошил ему хлеб и сыр сквозь ячейки клетки, чтобы он ел и набирался сил. Но он игнорировал и сыр, и хлеб, а в конце концов забился как можно дальше, тревожно поблескивая испуганными черными бусинками глаз и дрожа всем телом, когда Кори открывал ржавую дверцу клетки и просовывал в нее миниатюрную супницу с водой. Затем Кори просунул в клетку руку и стал подталкивать к нему сыр.
— Хороший сыр, — настойчиво угощал он, подвинув кусочек хлеба поближе к дрожащему мышонку, чьи усики так и дергались. — Хороший хлеб. От него ты станешь сильным и здоровым.
Но только через две недели у Кори наконец был зверек, который слушался его и подходил на свист. Кори прятал самые лакомые кусочки в карманы своей рубашки, в надежде соблазнить ими Микки. Когда Кори надевал рубашку с двумя карманами на груди, то в одном из них у него был кусочек сыра, а в другом кусочек сэндвича с ореховым маслом и виноградным желе. А Микки колебался в нерешительности у Кори на плечах, носик его подергивался, усики беспокойно шевелились. И только в этот момент было видно, что наша мышь отнюдь не гурман, а просто обжора, который хочет съесть одновременно содержимое двух карманов. И когда он наконец решил с чего начать, то юркнул в карман с ореховым маслом, съел там все внутри, быстро-быстро взобрался снова к Кори на плечо, обежал вокруг шеи и вновь юркнул вниз, но уже в карман с сыром.
Самое смешное, что он никогда не бежал напрямик через грудь из кармана в карман, а всегда взбирался наверх и пробирался через шею, щекоча по дороге Кори все косточки. Его маленькая ножка срослась, но он никогда уже не ходил как следует и не мог бегать слишком быстро. Я думаю, эта мышка была настолько умна, что прятала сыр про запас, так как иногда, когда он держал кусочек сэндвича и деликатно откусывал, можно было заметить, что кусочек запачкан. И поверьте, ни одна мышь на свете не могла лучше Микки найти еду по запаху, где бы ни была она спрятана. По сути, Микки охотно покинул своих собратьев-мышей ради общества людей, которые кормили его на славу, играли и нянчились с ним, укладывали его спать, хотя надо сказать Кэрри, как это ни странно, терпеть не могла Микки.
Я думаю, объяснить это можно тем, что он так же был очарован ее кукольным домиком, как и она сама. Маленькие лесенки и холлы очень подходили под его рост, и однажды, оставшись без присмотра, он направился прямиком в кукольный дом. Он вскарабкался через окно и упал прямо на пол, и все фарфоровые куколки, так обдуманно расставленные, попадали направо и налево, а обеденный стол перевернулся, когда он захотел его попробовать.
Кэрри закричала на Кори:
— Твой Микки ест мое праздничное угощение! Забери его! Забери его из моей гостиной!