Цветы на чердаке
Шрифт:
Наша мать оперлась на дверь, как будто у нее подгибались ноги, и она могла упасть. Мы с Крисом вскочили на ноги, но Кэрри только подняла на маму свой пустой взгляд.
— Я отвезла Кори в больницу, за несколько миль отсюда, в самую ближайшую, это действительно так, — объясняла нам наша мать сдавленным и хриплым, прерывающимся голосом. — Я зарегистрировала его под чужим именем, сказала, что это мой племянник, мой подопечный.
Ложь! Всегда ложь!
— Мама, как он? — нетерпеливо спросила я.
Ее остекленевшие голубые глаза повернулись в нашу сторону — пустые
— У Кори была пневмония, — сказала она с выражением, как актриса. — Доктора делали вес, что могли, но… было… было… слишком поздно.
Пневмония?
Все, что могли?
Слишком поздно?
И все это в прошедшем времени!
Кори умер! Мы никогда не увидим его снова!
Крис говорил позже, что эти слова ударили его, он почувствовал как бы сильный пинок в пах, а я видела, как он качнулся назад и отвернулся, пряча лицо, как его плечи содрогнулись, и он разрыдался.
Сперва я не поверила ей. Я стояла, смотрела и сомневалась. Но взглянув ей в лицо, я поняла, что это правда, и что-то большое и пустое разрасталось в моей груди.
Я повалилась на кровать, оцепенелая, почти парализованная, и даже не замечала, что я плачу, пока одежда на мне не стала мокрой.
И даже тогда, сидя и плача по Кори, я все еще не могла поверить, что Кори ушел навсегда из этой жизни. А Кэрри, несчастная Кэрри, она вытянула шею, голова ее откинулась назад, она открыла рот и закричала!
Она кричала и кричала, пока у нее не пропал голос, и она не могла больше кричать. Она направилась в угол, где Кори хранил свою гитару и банджо, и где она аккуратно расставила все его теннисные туфли. И вот там-то она села с его музыкальными инструментами, туфлями и с Микки в клетке неподалеку, и с этого момента ни слова не сорвалось с ее губ.
— Мы пойдем на его похороны? — все еще отвернувшись, спросил Крис прерывающимся голосом.
— Он уже похоронен, — сказала мама. — Я написала на памятнике чужое имя. — И затем очень быстро она покинула комнату, избегая наших вопросов, а за ней — бабушка, губы ее были сложены в сердитую тонкую линию.
Прямо у нас на глазах, ужасая нас, Кэрри засыхала, как травинка, все больше с каждым днем. Я чувствовала, что Бог может взять и Кэрри тоже, и похоронить ее рядом с Кори в той далекой могиле с чужим именем, и им будет отказано даже лежать после смерти рядом с отцом.
Никто из нас не мог больше есть. Мы стали безразличными ко всему и усталыми, всегда усталыми. Ничто не вызывало у нас интереса. Слезы — Крис и я наплакали пять океанов слез. Сто лет назад нам надо было бежать. Нам следовало открыть дверь деревянным ключом и пойти за помощью. Мы дали Кори умереть! Мы были ответственны за него, нашего тихого маленького мальчика, такого талантливого, и мы дали ему умереть. А теперь наша малышка сестра сидит, сжавшись в углу, и слабеет с каждым днем.
Крис сказал мне, понизив голос, на тот случай, если Кэрри подслушивает, хотя я в этом сомневалась (она была слепа, глуха и нема, она, наш вечно журчащий говорливый ручеек, о боги!).
— Мы должны
— Я не понимаю, — сказала я.
— Я имею в виду, — он зашептал мне на ухо, мы оба съежились в одном кресле, — как существа с Марса в той книжке, помнишь, «Война миров», мы можем умереть от простого вируса гриппа.
В ужасе я только могла глядеть на него. Он знал намного больше меня. Я перевела взгляд на Кэрри в углу. Это милое детское личико, слишком большие, обведенные тенями глаза, они сейчас тупо уставились в пустоту. Я знала, что ее глаза вглядывались в вечность, где сейчас Кори. Вся любовь, которую я раньше отдавала Кори, сосредоточилась теперь на Кэрри… я так боялась за нее. Такое крошечное тельце, худое, как скелетик, шейка такая слабенькая, слишком тоненькая для головы. Неужели это будет общий конец для всех дрезденских куколок?
— Крис, если нам суждено умереть, то хотя бы не той смертью, что умирают мыши в мышеловке! Если нас могут убить микробы, пусть это будут микробы, поэтому, когда будешь воровать сегодня ночью, возьми все ценное, что найдешь, и что мы сможем унести. Я приготовлю продукты на дорогу. Мы вынем вещи Кори, и у нас будет больше места. Еще до утра мы должны убежать.
— Нет, — сказал он тихо. — Только если мы будем знать наверняка, что мама и ее муж уйдут, только тогда я могу взять все деньги и все драгоценности одним махом. Бери только то, без чего нельзя обойтись — никаких игрушек и безделушек. И потом, Кэти, мама может сегодня и не уйти. Она, конечно же, не сможет посещать вечеринки, пока она в трауре.
Но как могла она носить траур, когда она постоянно держит своего мужа в неведении? И никто не придет к нам, кроме бабушки, никто не сообщит нам, что происходит А она давно отказалась разговаривать с нами, смотреть на нас.
Мысленно я была уже в пути и смотрела на нее, как на часть нашего прошлого. Теперь, когда освобождение было так близко, я почувствовала страх. Мир такой большой. Мы будем предоставлены сами себе. Как теперь примет нас этот мир?
Мы были не такими красивыми, как прежде, всего лишь бледные и болезненные чердачные мышата с длинными льняными волосами, в дорогой, но совсем не подходящей по размеру одежде и в тапочках на ногах.
Мы с Крисом изучали жизнь по книжкам, пусть их было много. Да еще телевизор учил нас насилию и жадности, и воображению, но он не мог научить нас ничему полезному и практическому в реальной жизни. Мы не были готовы к жизни Выживание. Вот чему должен был учить телевизор невинных маленьких детей, как жить в этом проклятом мире, когда не на кого надеяться, кроме самих себя, а иногда нельзя надеяться и на себя тоже.
Деньги. Если мы чему-то и научились за годы нашего заточения, так это тому, что деньги сперва, а потом все остальное. Как хорошо сказала мама когда-то давно. «Не любовь движет миром, а деньги».