Цветы на пепелище (сборник)
Шрифт:
Каникулы прошли, но я остался в деревне. Снег, снег, снег — все дороги замело, и добраться до далекого города было невозможно.
Когда я настаивал на том, чтобы сделать такую попытку, мать тут же возражала:
— Неужели я должна тебя потерять?.. Сиди дома, пока не пройдет ненастье...
Затем вдруг подули теплые ветры, создавшие иллюзию близкой весны. Крыши ночами плакали, с них падали и ломались ледяные мечи зимы — сосульки. Мор валил ског, кур косила чума. Каждое утро крестьяне сносили их к ручыо целыми охапками. И хотя, казалось, все лисицы в
201
Мире
С гор потекли мутные ручьи, они сливались в потоки, Которые дико ревели, вырывали с корнем столетние деревья, Переворачивали и катили большие валуны. Крестьяне с мотыгами и лопатами выходили рыть канавы, чтобы защитить свои дома от воды: стоило потокам повернуть в сторону деревни, чтобы от нее осталось одно воспоминание.
А тут еще разразился ливень.
— Потоп, настоящий потоп! Видать, скоро погибнет этот грешный мир! — плакали женщины и в страхе молились.
Нет, никогда мне не забыть этих страшных дней!
ВАМПИРЫ
Зимой в интернате было так холодно, что замерз бы и Селый медведь. В спальнях больше вообще не топили. Ходил слух, что таков, мол, приказ начальства, которое решило воспитывать нас по-спартански. Другие возражали и считали это выдумкой. Просто у нас не осталось ни одного гнилого полена, ни одного, даже самого маленького кусочка угля.
Как бы то ни было, но мы замерзали и с полдесятого вечера до шести утра, когда нас свистком поднимал дежурный воспитатель, щелкали зубами, как голодные волки, под нашими ветхими одеялами. Старое здание интерната пронизывали насквозь сотни лютых ветров. Они завывали всю ночь, не давая нам сомкнуть глаз. Мы съеживались, накрывались с головой и пытались согреть себя собственным дыханием, но ничто не помогало, и мы боялись, что не доживем до утра.
Ребята несколько раз пытались пронести тайком в спальню старую жаровню, дырявую солдатскую каску и ржавый котел, найденные ими на свалке, чтобы развести
202
в них огонь, разжечь несколько кусочков украденного на рынке угля, но интернатское начальство тотчас пресекало подобные попытки, ссылаясь на возможность пожара, от которого якобы может сгореть весь город.
Больше всего боялся пожара «Святой Илья», самый трусливый наш воспитатель, которому ученики надавали целую кучу шутливых прозвищ. Однако чаще всего его называли «Божий поросенок».
— Если бы начальство сочло это необходимым, — объяснял нам Божий поросенок, и при этом красный кончик его носа все время двигался, словно он копался в мусорной куче, — оно бы даже спрашивать вас не стало, а давно поставило бы в ваших спальнях и печки и жаровни. Однако пора бы нам знать, что достаточно одного уголька, одной искры, чтобы загорелось все здание, а от него и весь город. А у нашего молодого государства нет лишних городов, чтобы жечь их попусту. Помните об этом и постарайтесь привыкнуть к холоду. К тому же это очень полезно.
Не успел, однако, Божий поросенок перевести дух после своего нравоучения, как кто-то из учеников спросил его из-под одеяла:
— Значит, у вас дома печку не топят и вы всю зиму сидите в холоде?
— Я живу не в интернате и не собираюсь стать учителем, — вспыхнул до корней волос
Для Божьего поросенка больше подошло бы прозвище «Доносчик» или «Шпион», потому что он по любому поводу бегал жаловаться на нас то к директору школы, то к директору интерната. Это был пустой, ограниченный человечек, и все мы прекрасно знали, что «в свое время» он ничего не окончил, а был простым жестянщиком и изготовлял колокольчики и бубенчики для скота. Теперь, когда
203
всех коз уничтожили, он остался не у дел, передал свою мастерскую сапожнику и пошел работать в интернат воспитателем.
После его слов в спальне наступила тишина, в которой неожиданно прозвучал исходивший, казалось, из глубины пропасти голос Пано Крашника:
— Вот это здорово, ничего не скажешь. У нас зубы во рту и те замерзли, а нам говорят: «Не подыхай, осел, дождись зеленой травы». Да еще уговаривают привыкать к холоду. Нет уж, дудки! Можно привыкнуть к чему угодно, но только не к голоду и холоду!
Из-под всех одеял послышалось хихиканье, а Божий поросенок захлопал в ладоши, как петух крыльями, перед тем как закукарекать.
— Прекратить болтовню! А не то завтра всех вас вызовут к директору... Спать, сейчас же спать! И чтобы я больше не слышал ни слова... — С этими словами он выкатился из спальни, провожаемый все тем же хихиканьем.
Как только за ним закрылась дверь, Крашник высунул из-под одеяла свою большую голову и прошептал мне тихо:
— Какие же мы дураки, что вернулись сюда! Так хорошо убежали, а потом...
— Хрен редьки не слаще, — так же шепотом ответил ему я. — Сейчас нам нигде не обрести рая, Крашник. Нигде!
— Все равно я опять убегу, — настаивал он. — С тобой! А если ты не захочешь, то один. Лучше жить одному в горах, чем терпеть такое...
— А в горах тебя слопают волки.
— Трус ты, а не крестьянин!
После этого мы оба умолкли. Остальные тоже прекратили шушукаться, как будто им больше нечего было сказать друг другу. Но как и всегда, мы еще долго не могли уснуть от холода, голода и постоянной тоски по дому. Близилась ночь, которая постоянно вызывала в нас страх своей беспросветной тьмой и лютым холодом.
904
Как бы специально для того, чтобы усугубить наши несчастья, среди ребят пронесся слух, что на чердаке интерната поселились вампиры и каждую ночь пищат там тонко и визгливо, словно голодные крысы (некоторые уверяли, что это и в самом деле крысы). Иногда их голоса звучали хрипло, а порой придушенно, как будто кто-то затыкал им рот. Все ученики дрожали от страха и по ночам не могли сомкнуть глаз или высунуть голову из-под одеяла, не то чтобы подняться на чердак и проверить, какое горло издает такие страшные звуки. Сжавшись в комок, мы лежали в своих постелях и с ужасом ждали, что вот-вот рухнет потолок и на нас набросятся эти кровожадные твари. Наконец, мы обратились к воспитателю и откровенно поведали ему обо всем, умоляли спасти нас от вампиров, но Божий поросенок только поднял нас на смех.