Цветы на снегу
Шрифт:
— Ну, здравствуй, Славик. Давненько не слышал я твоего голоса. Как живешь, как дышишь?
Тоску со Славика как рукой сняло. Он еще не до конца поверил, ведь звонок этого человека был таким же вероятным, как поздравление лично от президента, причем по телевизору и в прямом эфире.
— Ушам не верю, — осторожно ответил Мюллер. — Или я ошибаюсь?
— Да не ошибаешься, Слава, — засмеялась трубка. — Верно, узнал. А я уж и не чаял, думал, придется полвечера рассказывать, кто это тебя в такой час неурочный беспокоит. Ты как, сможешь сейчас со стариком пару минут побалакать
— Даже если б люди кругом были, я б их, Пахом, погулять отправил. Нечасто с таким человеком поговорить удается. Да еще если он сам звонит. Только не люблю я ваших старорежимных обычаев вокруг да около крутить. Я человек конкретный. Чую, не поздравить меня звонишь, дело есть. Так давай говори, что за дело.
— Молодой ты, Славка, горячий, — расстроился Пахом. — Не понять тебе, что старику поговорить с человеком — последняя радость в жизни.
— Ой, не прибедняйся, дядя, — засмеялся Слава. Попугайчик от этого смеха проснулся и закатил истерику, будучи уверен, что сейчас его съедят живьем. — Ты еще меня переживешь.
— А вот это ты плохо сказал, — не поддержал тона Пахом. — Не стоит судьбу дразнить, не ровен час — накличешь.
— Так что за дело-то? — напомнил Слава.
— Есть одна беда, Слава, — посерьезнел Пахом. — Неладно ты одно дельце сделал, не по совести.
— Это что за новости? — напрягся Слава. — Я с твоими нигде не пересекаюсь.
— Да не с моими. Тут мы бы сами разрулили. Не те времена, чтоб стрельбу поднимать, научились полюбовно теры тереть. С простым человеком ты неладно поступил.
— С терпилой, что ли, каким? — обескураженно спросил Слава. — Давно ли ты за терпил впрягаться стал?
— Терпила тот, кто терпит, — вразумил старый вор. — А есть Люди. Ты, Славка, чем мне всегда нравился, что беспредел не чинил никогда, законы чтишь.
— Э нет, старик! — перебил его Мюллер. — Я босоту всегда уважал, но под законы ваши никогда не подписывался, даже на зоне. По совести жил, а что она с вашим законом согласуется — так то случайность. Если какой там пункт вашего кодекса нарушил — извиняй, не брал я на себя таких обязательств. А что там у нас не сошлось?
— Есть у нас одно старое правило, — терпеливо продолжил Пахом. — Не обижать тех, кого народ любит. Артистов, музыкантов, спортсменов. Они и так народ бедный.
— Ну ты загнул! Музыканты бедные? Да мне им скоро туфли чистить не доверят!
— Это не те, я не про воротил говорю. Так вот женщину одну ты сильно обидел, а через нее друга одного моего.
— Ну-ка, поподробнее, — потребовал Слава. — Не понимаю я тебя, не люблю втемную играть. Рассказывай.
— Дачку ты одну себе присмотрел, — вздохнул Пахом. — А хозяином той дачки — мой друг детства. Он в наших делах не участвует, это другое. Росли мы вместе, выручал он меня много.
— Вон ты о чем, — протянул Мюллер. — Так ведь к нему-то я как раз со всем уважением. Это семейка его подставила. Теперь уж я никак не могу отступить, меня люди не поймут.
— Поймут, Слава. Поймут. Ты скажешь, что я попросил — они и поймут. Я ведь тебя никогда ни о чем не просил. А прошу я убедительно.
— Грозишь,
— Упаси Господь. Убеждаю. Ты ведь знаешь, я в долгах не хожу. Отступись от дачки.
— Подумаю, — неохотно буркнул Слава. — Там деньги висят. От денег не отступлюсь точно.
— С деньгами решим.
— Ты погодь решать, я пока не сказал последнее слово. Мне еще думать надо.
— Подумай, Слава, подумай, — согласился старик. — Но с одним делом думать не надо, надо распорядиться.
— С каким? — снова насторожился Полухин. Он терпеть не мог, когда на него давили, даже если это «законник» старой формации, чудом уцелевший в бойне девяностых годов и с тех пор только утвердивший свое могущество.
— Не знаю, сам ты команду дал или люди твои перестарались, только женщину этого человека в оборот взяли и закрыли в больничке. Насчет дачи думай, а женщину отпусти тотчас. Она артистка. И женщина моего друга. Ты говорил, что к нему ты со всем уважением, а оно вона как поворотилось.
— Какая еще женщина? Какая больничка? Ты о чем, Пахом? — ничего не понял Слава. — Пурга какая-то, не врублюсь я.
— Выходит, не ты скомандовал. Рад я этому безмерно, не обманулся в тебе. А то недостойное это дело. Значит, люди твои. Пошукай среди своих, кто на этом работал, ответ потребуй, что тебя подставляют. И главное, чтобы быстро ее отпустили. Негоже на праздник непричемного человека взаперти держать. А люди это твои, по твоему делу трудились. Человеку этому звонили сегодня, когда женщину забрали. Давали понять, что из-за дачи этой, гори она синим огнем. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. Так что найди, Слава, концы, и до полуночи пусть она вернется. А уж мы с тобой всегда сочтемся. Пахом в долгах не ходит, знаешь.
— Да уж знаю, — почесал Слава шрам на животе.
— Ты уж обиды не помни, — хмыкнул Пахом. — Тогда на киче сам виноват был. Да и не дорезали же.
«Вот черт старый! — с непонятным удовольствием подумал Слава. — Мысли, что ли, читает?»
— Лады, Пахом, с этим я сейчас провентилирую. Если моих пацанов рук дело — исправим. А если нет — не обессудь, метаться по Москве и искать виновных не буду, я только за себя и близких отвечаю.
— На том и порешим.
Слава положил трубку, минуты две посидел, обдумывая ситуацию. Марик и Шуба на этом деле были. А уж кого из пехоты они подряжали — только они и знают. Лишь бы не нажрались к этому времени до изумления, чтоб хоть какие-то ответы получить можно было.
Бояться Пахома Слава не боялся, но уважал крепко. И по ерунде искры лбами высекать было глупо, упертые бараны давно на шашлык пошли. Он уже раскрыл рот, чтобы позвать своих приближенных, когда в приемной послышались громкие уверенные шаги нескольких человек, и дверь в кабинет рывком распахнулась.
«Подполковник ГРУ» на самом деле был всего лишь капитаном. И не служил никогда в отрядах спецназа Главного разведуправления Генштаба, а работал «на земле» в оперативном составе. Такая работа всегда дает много опыта и умения разбираться в людях. А уж отличать «своих» бывший разведчик умел за километр.