Цветы Сатаны
Шрифт:
— А мнимое самоубийство жертвы? Если бы не путаница с отпечатками пальцев, ему бы вынесли приговор!
— Разве вы не сказали, что он сам удивился, увидев труп своей жены, что та покончила с собой?
— Да, но это могло быть хитростью второго плана либо мерой предосторожности на тот случай, если бы дело осложнилось…
Питер не стал возражать, однако его скептицизм не укрылся от хозяина.
— А были ли потом подозрительные смерти?
— Нет, — задумчиво ответил полковник Энтони Хоук. — В последующие годы ничего такого. Хотя лет пять или шесть спустя произошли два прискорбных несчастных случая, довольно похожих,
Миссис Элизабет Миллер оказалась весьма приятной старушкой, которая, казалось, была неотделимой частью Марфорда. От нее исходил некий шарм, старомодный, как от обветшалых фасадов старинных, отживающих свой век домов. Внутри ее жилища это чувство усиливалось.
Переступив порог домика под черепичной крышей, которая, казалось, едва держалась от старости, вы попадали в обстановку другой эпохи.
Небольшие окна пропускали яркие лучи, оттенявшие безупречную белизну стен, скатерок и салфеточек, белоснежную пену кружев занавесок; они словно силились разбудить дремлющий мир, населенный приятно пахнувшей воском мебелью, способной свести с ума антиквара.
Да и сама жизнь миссис Миллер, казалось, уже принадлежала прошлому. Совсем молоденькой она вышла замуж за офицера-кавалериста до того, как тот уехал в Южную Африку, где и погиб на войне с бурами. На память он оставил ей сыночка Поля — «очаровательное дитя, но…»
— Когда я думаю о нем, я вновь вижу его таким приветливым, таким предупредительным, располагающим к себе… — с волнением говорила старушка. — Все в деревне любили его. Он был таким милым, что я даже временами забывала о том, что его отец безвременно погиб. Когда же он подрос и начал бегать за юбками, озорничать, вести беспутную жизнь, я подумала, что это возрастное, что это пройдет. Но это продолжалось, пока сыну не исполнилось сорок… Тогда-то он и женился на одной добропорядочной девушке из наших краев… — За толстыми стеклами очков мелькнула лукавинка. — Полагаю, вы пришли не затем, чтобы слушать мои россказни?
Питер откашлялся и ответил:
— Раз уж мы теперь соседи, у нас будет время наговориться, миссис Миллер.
Та снисходительно улыбнулась:
— Да знаю я. Новости быстро расходятся по Марфорду. Во всяком случае, примите мои поздравления, — вы смельчаки. Не одна семья отказалась от этого дома, боялись… Я уж и не чаяла иметь соседей… Думаю, что люди находят удовольствие в чужом горе… Я хочу сказать, они обожают обсасывать старые истории с несчастливым концом, а это, не знаю уж, каким образом, приводит к тому, что истории повторяются, навлекая на людей новые беды.
— Стало быть, по-вашему, в нашем доме нет привидений? — шутливо спросил Питер.
— Я больше верю в людскую злобу, чем в так называемые проклятые места. Говорю так потому, что после дела Гарднера долго ничего не случалось…
— Выходит, вы тоже убеждены в виновности
— Этого я не сказала, — возразила старушка. — Но кое-кто из местных мог испытывать глубокую неприязнь к семье Гарднер и перестал приносить людям горе, когда их не стало, вы понимаете?
— Вы подозреваете кого-нибудь конкретно?
Хозяйка дома многозначительно покачала головой:
— Лучше не говорить… Лица, которых я подразумеваю, наверняка не имеют отношения к этой драме. Это я к примеру, чтобы вы знали, что видимость часто бывает обманчива.
Питер напомнил соседке о несчастных случаях, упомянутых полковником, и спросил, что она об этом думает.
Миссис Миллер помолчала, потом внезапно ответила вопросом на вопрос:
— Известно ли вам, что миссис Гарднер любила писать?
— Разумеется, нам об этом говорили, — вырвалось у Дебры. — Знаем мы и то, что она любила цветы.
— Да, это была ее страсть. Мы с ней хорошо поладили и часто разговаривали о цветах. Она окружала себя таким количеством цветов, что я находила это несколько чрезмерным… Однажды, когда Поль уже вернулся, она пригласила меня в свою комнату… Поль, как я вам уже говорила, женился на девушке из наших краев… Он сделал ей троих детишек. Как раз перед Второй мировой войной. И знаете, что он сделал, вернувшись? Ни за что не угадаете! Напомню, что было это в сорок пятом и…
Миссис Миллер сняла очки и тряхнула головой, словно пыталась сдержать поток своих мыслей.
— Хотя… не стоит больше говорить о нем. Мне совсем нечем гордиться… Так вот, о комнате Виолетты… Я тогда сказала себе, что неплохо бы иногда проветривать ее, потому что аромат цветов был таким тяжелым, что у меня закружилась голова. А ведь она проводила там целые часы, когда сочиняла стихи или писала в своем дневнике.
— Дневник? — переспросил явно заинтригованный Питер.
— Да, конечно, — улыбнулась старушка. — А что тут удивительного: ведь она вообще любила писать.
— И вы видели этот дневник?
— Видела, но не читала… это же личное… Надо же, я только теперь подумала… При расследовании о нем и речи не было! Либо полицейским он не попался на глаза, либо они посчитали его неинтересным. Жаль, потому что в таких интимных излияниях часто содержится ценная информация.
— Как он выглядел, этот дневник? — быстро спросил Питер. — Какая у него была обложка, вы помните?
— Естественно. Я несколько раз видела его. Бедняжка Виолетта не была зазнайкой, ей, должно быть, очень хотелось, чтобы я что-нибудь прочитала, но я никогда не решалась… Знаю, что она иногда перекладывала страницы засушенными цветками.
— А обложка фиолетовая с зеленым орнаментом?
— Верно, я это хорошо помню. Сиреневая с тонкими зелеными завитками по краям… Но что с вами? Похоже, вы чем-то удивлены…
Питер и Дебра смотрели друг на друга. Каждый подумал о привидении, которое, показавшись Дебре, открыло при ней похожую тетрадь.
11
— Да, был конец сорок пятого, и наши раны еще не зажили, — вздохнула миссис Миллер. — Все очень желали примирения обеих сторон, конечно, но Поль смотрел на вещи… на свой манер. Именно это время он выбрал, чтобы влюбиться в одну молоденькую немку из Баварии, на двадцать лет моложе его. Но этого ему показалось мало, и он переехал к ней в Германию. Какой же это был удар для всех нас!