Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй
Шрифт:
– Ваша супруга страдает от шести желаний и семи страстей [6], — заключил врач. — Кто-то нарушил ее душевный покой.
Он прописал лекарство, но Чуньмэй не пожелала его принимать. Служанки к ней подходить не решались и попросили хозяина. Чуньмэй пропустила глоток и отставила лекарство. Чжоу вышел из спальни.
– Матушка, примите! — просила ее Юэгуй.
Чуньмэй взяла лекарство и выплеснула его прямо в лицо служанке.
– Ах ты, рабское твое отродье! — заругалась Чуньмэй. — Что ты мне горечь-то подсовываешь! Чем ты меня напоить собираешься,
Она велела Юэгуй встать на колени.
– За что матушка поставила Юэгуй на колени? — поинтересовалась Сунь Вторая.
– Она лекарства дала, — пояснила Хайтан, а матушка сказала, чем, мол, меня поить собираешься, вот и наказала.
– Матушка, вы ведь нынче ничего в рот не брали, — говорила Сунь. — А Юэгуй ничего не знала. Не бейте ее, прошу вас. Простите на сей раз. — Сунь обернулась к Хайтан и продолжала. — А ты ступай на кухню, приготовь матушке отвару.
Чуньмэй отпустила Юэгуй. Хайтан удалилась на кухню и принялась старательно варить из отборного риса отвар, потом приготовила четыре блюда легких закусок и на подносе, куда положила палочки слоновой кости, понесла только что снятые с огня горячие кушанья в хозяйкину спальню.
Чуньмэй, отвернувшись к стене, спала. Хайтан не решилась ее тревожить и ждала, пока она не повернется.
– Матушка, я вам отвару принесла, — Сказала она наконец пробудившейся Чуньмэй. — Кушайте, матушка!
Чуньмэй лежала с закрытыми глазами и не промолвила ни слова.
– Не остыл бы отвар, — проговорила Хайтан. — Матушка, привстали бы да покушали.
– Вы ничего не ели, матушка, говорила стоявшая рядом Сунь Вторая. — Ведь вам полегчало немного. Встали бы да покушали. Себя подкрепили бы немножко.
Чуньмэй не выдержала и, вскочив с постели, велела кормилице подать лампу. Она взяла рисовый отвар, попробовала и бросила чашку на пол. Та разбилась бы вдребезги, если б ее не успела подхватить кормилица, но тут Чуньмэй громко закричала.
– Вот ты твердишь: встань да покушай! — кричала она Сунь. — Сама погляди, что наварила эта негодяйка, рабское отродье! Я, небось, не на сносях. Что это за похлебка! Как зеркало, хоть смотрись! — Она обернулась к Цзиньгуй. — А ну-ка, дай ей, рабскому отродью, четыре пощечины.
Цзиньгуй послушно ударила Хайтан по лицу.
– Что же вы хотите, матушка? — спрашивала Сунь. — Вы же голодны.
– Кушай, говоришь? А я не могу, — отвечала Чуньмэй. — Мне в горло не лезет.
Через некоторое время она позвала Ланьхуа.
– Хочу навару из куриных крыльев, — проговорила Чуньмэй. — Ступай на кухню, скажи потаскухе, рабскому отродию, чтобы руки хорошенько вымыла. Да пусть ростками бамбука как следует приправит. Острого захотелось.
– Вели Сюээ приготовить! — наказала Сунь. — На что у вас аппетит, матушка, то как лекарство исцелит.
Ланьхуа не стала мешкать и удалилась на кухню.
– Матушка тебе наказала приготовить навару из куриных крыльев, — обратилась она к Сюээ. — Давай быстрее! Матушка ждет.
В такой навар шли, надобно сказать, только мелко нарубленные пястные кости и цыплячьи грудки. Сюээ прежде чем взяться за дело вымыла руки и почистила
– Ступай и скажи этой потаскухе! Что она, рабское отродье, намешала! Преснятина какая-то! Никакого вкусу! Все потчуют да потчуют, а сами только на грех наводят.
Ланьхуа, испугавшись, что хозяйка ее накажет, бросилась на кухню.
– Навар матушке показался чересчур пресным, — сказала она Сюээ. — Как она ругалась!
Сюээ сдержалась и, не сказав ни слова, опять засуетилась у котла. Когда новый навар, в который она прибавила перца и пряностей, был готов, от него шел аппетитный аромат. Ланьхуа понесла его в спальню. Чуньмэй он показался слишком соленым, и она выплеснула его на пол. Ланьхуа чудом отскочила в сторону, а то содержимое чашки опрокинулось бы прямо на нее.
– Иди и скажи рабскому отродью, — закричала Чуньмэй, — чтобы она готовила, что ей велят, а не злилась. Куда это годится! Или она хочет, чтобы я ее вразумила?
Когда Сюээ убедилась, что Чуньмэй никак нельзя потрафить, она проговорила негромко:
– С каких это пор она так зазналась? Житья от нее никакого нет!
Ее сетования Ланьхуа тут же передала Чуньмэй. Не услышь этого Чуньмэй, все бы шло своим чередом, а тут она подняла свои тонкие, как ивовые листки, брови, вытаращила сверкавшие, словно звезды, глаза и застучала от злости белоснежными зубами. Напудренное лицо ее побагровело.
– Сейчас же приведите потаскуху, рабское отродье! — закричала она и послала кормилицу и служанок за Сюээ. Немного погодя они ввели в спальню Сюээ.
Чуньмэй в гневе схватила ее за волосы и сорвала головные украшения.
– С каких, говоришь, пор я зазналась? — закричала она. — Да, потаскуха, рабское твое отродье, не в доме Симэнь Цина меня возвысили! Нет! Я тебя купила и поставила служить мне! И не смей у меня гонор выказывать. Я приказала тебе приготовить навару, а не преснятины какой-то! Так ты мне соль живую подаешь?! Да еще служанке заявляешь, с каких, дескать, пор она так зазналась? Житья, мол, от нее нет, загоняла? Какой в тебе прок? Зачем ты мне нужна!
Чуньмэй пригласила мужа, а Сюээ велела вывести и поставить во дворе на колени, потом крикнула Чжан Шэна с Ли Анем и велела им наказать ее тридцатью палками. По обе стороны около Сюээ встали слуги с ярко горящими фонарями. Чжан Шэн и Ли Ань подняли палки. Сюээ воспротивилась, когда ее стали раздевать, как того потребовала Чуньмэй. Хозяин, не желая ее раздражать, стоял молча.
– Наказывать, матушка, наказывайте, но раздевать донага не следует, — уговаривала Чуньмэй стоявшая рядом Сунь Вторая. — Хотите, чтобы она перед всеми слугами раздетой предстала? Да и батюшку в неловкое положение поставите. Будьте снисходительней, матушка, если она и провинилась.