Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (???)
Шрифт:
Пение Шутуна привело академика Аня в полный восторг. Будучи жителем Ханчжоу, он, следует сказать, питал к мальчикам особое расположение, а потому привлек Шутуна за руку поближе к себе и выпил вино прямо из его уст.
Вскоре гости и хозяин были навеселе, и Симэнь, сопроводив ученых в прогулке по саду, завернул на крытую галерею, где их ждали шашки. Хозяин распорядился накрыть два стола. Появились самые разнообразные яства, изысканные фрукты и плоды.
– Мы у вас в гостях впервые, – говорил Цай Юнь, – и неудобно было бы вам надоедать сверх меры в столь поздний час. Так что разрешите откланяться.
– Но как же можно! – запротестовал Симэнь. – Вы собираетесь на корабль, господа?
– Думаем остановиться
– Так поздно за город? – удивился Симэнь. – Нет, к взаимному удовольствию, оставьте лучше при себе двоих слуг, а остальные пусть зайдут за вами завтра.
– Глубоко тронуты вашим гостеприимством, сударь, – отвечал лауреат Цай, – но мы опасаемся, как бы не причинить вам излишние хлопоты.
Гости велели слугам пойти на ночлег в монастырь, а на другой день с утра привести коней. Слуги ушли, но не о том пойдет речь.
Пока на крытой галерее играли в шашки, актеры исполнили два действия. Было поздно, и Симэнь, наградив актеров, отпустил их домой. Теперь с гостями остался один Шутун.
Настало время зажигать фонари, и гости вышли переодеться. Лауреат Цай отозвал Симэня в сторону и сказал:
– Ваш ученик порядком поиздержался в этой поездке к родителям…
– Какой может быть разговор, мой учитель! – перебил его Симэнь. – Прошу вас не волноваться на этот счет. Слово Юньфэна для меня закон.
Хозяин повел гостей полюбоваться еще одним уголком сада. Они обогнули стену и очутились в уединенном гроте Весны, откуда проследовали в Снежную пещеру. Там ярко горели светильники. На маленьком столике их ожидали сладости, закуски и вино. Стояли кушетки и кресла, рядом с которыми лежали книги и музыкальные инструменты. Они снова выпили по чарке, а Шутун услаждал их пением.
– «Заалели персики Пэнлая» знаешь? – спросил, обращаясь к Шутуну, лауреат Цай.
– На мотив «Луна над узорным павильоном»? – спросил слуга. – Да, помню.
– Тогда спой, пожалуйста, – попросил Цай.
Шутун наполнил чарки, настроился на южный напев и, хлопнув в ладоши, начал:
Персики бессмертияна острове-гореСолнцами, поверьте мне,алеют на заре.Царственными ивамитенисты небеса,Посвистами иволгилюбимых голоса.Блеском неожиданнымгора Пэнлай горит,Пищей небожителеймифический нефрит.Девица бессмертнаяна лотосах ступней,Подарить ей зеркалои отразиться с ней.Хором:
Кабы жизнь не ведала предела,На Пэнлай душа бы улетела –Средь восьми балагуров беспечныхСтать девятым — весёлым и вечным.Почтенный Ань был в неописуемом восторге от Шутуна.
– Прелестный юноша! – воскликнул он, обернувшись к Симэню, и залпом осушил свой кубок.
Шутун, одетый в голубую кофту и красную юбку, подпоясанный позолоченным поясом, высоко поднял яшмовую чарку, поднес ее гостю и снова запел:
Матери заботамисудьба моя росла,Стали благороднымии мысли, дела.Пору твоей осенипочтительно люблюДолголетьемХором:
Кабы жизнь не ведала предела,На Пэнлай душа бы улетела –Чтобы девице юной, беспечнойСтать сестрицей веселой и вечной.К самой ночи кончился пир, и все разошлись на ночлег. Симэнь велел приготовить гостям постели с пологами и парчовыми одеялами в гроте Весны и в Зимородковом павильоне. С ними он оставил слуг Шутуна и Дайаня, а сам удалился в задние покои.
На другой день утром к воротам прибыли слуги почтенных лауреата и академика с лошадями. Симэнь ждал гостей в зале, где был накрыт стол.
После того как покормили слуг, хозяин распорядился принести коробки.
Лауреату Цаю он преподнес кусок золотой парчи, два куска тафты, пять сотен благовонных палочек и сто лянов серебром. Академику Аню вручили кусок цветного атласа, кусок тафты, три сотни благовонных палочек и тридцать лянов серебром. Лауреат долго отказывался от таких щедрых подношений.
– Было бы вполне достаточно и десятка лянов, – говорил он. – Почему так много? Сердечно благодарен вам, сударь, за вашу щедрость!
– Брат Цай – другое дело, но я не посмею принять, – заявил Ань Чэнь.
– Что вы, – говорил, улыбаясь, Симэнь. – Это же всего-навсего скромные знаки моего уважения, не больше. Желаю вам, учитель, благополучно прибыть в родные края и жениться. А то, что я вам поднес, быть может, сгодится на чаевые.
Оба гостя вышли из-за стола.
– Подобную щедрость и такое гостеприимство мы не забудем никогда, – повторяли они, благодаря Симэня, и велели слугам убрать подношения.
На прощанье лауреат Цай сказал Симэню:
– Мы покидаем вас. Судьба нас разлучает, но мы будем помнить ваши наставленья, а настанет день вашего возвращения в столицу, мы вас отблагодарим, если только нам будет сопутствовать сколь-нибудь заметное преуспеяние.
– Я буду счастлив вас снова посетить, – сказал господин Ань.
– Не обессудьте, если в моей убогой хижине вам не оказали достойного приема, – говорил Симэнь. – Покорнейше прошу простить великодушно мои оплошности… Еще раз прошу меня простить.
Он проводил гостей до ворот и дождался, пока те не исчезли из виду.
Да,
Они домой держали путь, в парчу облачены,Зовут мужчинами лишь тех, кто славою сильны.Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Медлительны лодки… Когда ж они тронутся в путь!
Хмельной возвращаюсь – вино отуманило взоры.
На море глядел я – тоска разрывала мне грудь,
Теперь утомляют меня бесконечные горы.
А лодочный путник гребца погоняет, спешит:
«Взволнован, растроган, смотрю на закат одиноко.
Как долго средь волн бесконечных мне плыть предстоит?
Печалюсь… Куда мне деваться от грусти глубокой?»