Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (???)
Шрифт:
Проводив старуху, Цзиньлянь легла, укрывшись благоухающим одеялом, на котором красовалась вышитая мандаринская уточка[4]. Но ей не спалось. Она поправляла фитиль в серебряном светильнике, то и дело вздыхала и ворочалась с боку на бок.
Да,
Этой ночью не разприкасалися к струнам руки –Одинокой тоскойистерзали сердце звуки.Тогда Цзиньлянь взяла лютню и запела на мотив «Спутался шелк»:Душу я тебе, хлыщу, открыла,Благовонья тонкие курилаИ на память волосы дарила…Ложе страсти я с тобойТак, ворочаясь с боку на бок, кое-как скоротала она бессонную ночь, а едва рассвело, позвала Инъэр:
– Ступай, узнай, была ли тетушка Ван у господина или нет.
Инъэр ушла.
– Тетушка давно у господина, – вскоре доложила она.
А пока скажем о старухе. Поднялась она рано, умылась, причесалась и направилась к Симэнь Цину.
– Его милость дома? – спросила она привратника.
– Не знаю, – послышался ответ.
Старуха встала у ворот напротив. Однако ждать ей пришлось недолго. Немного погодя появился приказчик Фу и стал открывать лавку. Ван бросилась прямо к нему.
– Позвольте узнать, дома ли ваш господин? – спросила она, отвешивая поклон.
– По какому такому делу, почтенная тетушка, вам понадобился мой господин? – спросил Фу и добавил: – Хорошо, что меня встретили. Другие вам ничего бы толком не сказали. Хозяин вчера справлял день рождения. То дома с друзьями пировали, а под вечер всей компанией в веселый квартал отбыли. И до сих пор нет. Идите-ка туда. Там его и отыщите.
Старуха поблагодарила приказчика и направилась к управе. Она миновала Восточную улицу и очутилась у переулка «кривых террас». Тут-то она и заметила вдали Симэнь Цина. Он ехал верхом с востока, сопровождаемый двоими слугами. От вина у него рябило в глазах и качало в седле со стороны на сторону.
– Да, лишнего вы заложили, ваша милость, – громко крикнула Ван и остановила лошадь.
– Мамаша Ван? – пробормотал хмельной Симэнь. – В чем дело?
Старуха зашептала ему на ухо.
– Да, да, мне слуга говорил. Знаю, сердится. Ну вот, к ней и поеду.
Так, слово за слово, сами того не заметив, оказались они у дома Цзиньлянь. Первой
– Радуйтесь, сударыня! – воскликнула она, обращаясь к хозяйке. – Стоило старухе взяться, как и часу не прошло, а его милость уж ждет у ворот.
Цзиньлянь приказала Инъэр немедленно прибрать комнаты, а сама вышла встретить Симэня.
Долгожданный гость, полупьяный, обмахиваясь веером, проследовал в дом и поклонился хозяйке.
– Давно не заглядывал! – Цзиньлянь поклонилась в ответ. – Бросил и на глаза не показываешься. Впрочем, до меня ль тебе! К новой госпоже прилепился – не оторвешь. А меня-то заверяли, будто ваша милость никогда не изменит…
– Какая новая госпожа? Что за вздор! – воскликнул Симэнь. – Я дочь замуж выдавал, потому и прийти не мог.
– Да будет уж врать-то! Новых услад ищешь, вот и рыщешь повсюду. Пока жизнью не поклянешься, ни за что не поверю.
– Пусть меня покроют язвы величиною с чашку, – начал Симэнь, – три, нет, пять лет изводит желтуха, пусть во мне копошатся черви по коромыслу в длину, если я изменил тебе…
– Ах, изменник негодный! Ну причем тут чашки и коромысла!
С этими словами Цзиньлянь сорвала с Симэня новую четырехугольную шапку с кисточкой и бросила ее на пол.
– Ты обижалась, не хочет, мол, старуха его милость пригласить, – вмешалась Ван, поднимая шапку и кладя ее на стол, – а сама шапку срываешь. Чтобы голова простыла, да?
– Чтоб он совсем замерз, изменник! Ни капельки не пожалею.
Цзиньлянь выхватила у него золотую шпильку и стала разглядывать. Шпилька хранила следы масла для волос, на ней выделялись выгравированные строки:
«Конь с уздечкой золотойРжет средь трав благоуханных,В башне яшмовой, весной,Я в цветах, от счастья пьяный».Шпилька принадлежала Юйлоу[5], но Цзиньлянь решила, что ее подарила Симэню певичка, а потому она спрятала ее себе в рукав.
– Еще будешь клясться, не изменял? Ее шпильку носишь, а мою куда девал?
– Выпил как-то лишнего, ехал верхом, ну и упал с лошади. Шапка слетела, волосы рассыпались. Искал-искал, так и не нашел.
– Ишь ты! Напился! Глаза застило! Да так, что аж шпильку не нашел. Да тебе младенец не поверит!
– Не сердись, моя дорогая, – вмешалась старуха. – Его милость вдаль зорки – разглядит, как за городом муха оправляется, а у своих ворот на слона натыкается.
– От одной не отделаешься, а тут другая с прибаутками лезет, – заметил Симэнь.
Тут взор Цзиньлянь привлек позолоченный сычуаньский веер, которым обмахивался Симэнь. Она вырвала его из рук гостя и поднесла к свету. На красных косточках, которые соединяла золотая бляха, Цзиньлянь, будучи искушенной в любовных интригах, тотчас же нашла отпечатки зубов. Значит, та чаровница поднесла ему и веер, рассудила Цзиньлянь, и, не говоря ни слова, переломила его пополам. Симэнь хотел было ее удержать, но от дорогого опахала остались одни обломки.
– Это подарок моего друга Бу Чжидао[6], – пояснил Симэнь. – Третьего дня преподнес, а ты сломала.
Цзиньлянь не унималась, пока Инъэр не подала чай. Хозяйка велела ей поставить поднос и низко поклониться гостю.
– Ну, повздорили и довольно, – заметила старуха. – К чему зря время тратить? Я на кухню пойду.
Цзиньлянь наказала падчерице накрыть в комнате стол, чтобы отпраздновать день рождения Симэня. Вскоре на столе появились вино, а потом жареные куры и гусь, свежая рыба, мясо, подливки, деликатесы из фруктов и прочая снедь.
Цзиньлянь достала из сундука подарки и разложила перед Симэнем. Рядом с черными атласными туфлями на подносе лежали темно-коричневые штаны для верховой езды. Их украшала бахрома – непременный знак согласия и любви, на коленях пестрели цветы, а с боков выделялись сосна, бамбук и слива-мэй в цвету – друзья, стойко переносящие зимнюю стужу. Отделанный лиловыми нитями пояс на блестящей подкладке из зеленой луской тафты был расшит благовещими облаками и изображением восьми сокровищ[7], а розовый нагрудник источал благоухание зашитых внутри трав. Среди подарков лежала шпилька в виде двуглавого лотоса с вырезанным четверостишием: