Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (???)
Шрифт:
Шла третья ночная стража. Сквозь хмурые тучи едва-едва проглядывала тусклая луна. Полная тишина царила на улицах, пусто, ни единой живой души не было на перекрестках. Только нет-нет да послышатся удары колотушки или команда ночной стражи вдалеке. Симэнь же продолжал свой путь верхом. Как только он достиг Каменного моста на западной стороне, ему показалась черная тень[4]. Она вынырнула из-под моста и бросилась прямо на Симэня. Испуганный конь шарахнулся было в сторону, но седок, сам дрожа со страху, хлестнул его под пьяную руку кнутом. Конь тряхнул гривой и, как ни старались Дайань с Циньтуном удержать его за кольца удил, все-таки вырвался и поскакал во весь опор.
Ван Цзин с фонарем остался
Уж лучше б было ему туда не появляться, а коли пришел, то
Потерявший свой облик среди людейПовстречал Полководца Пяти Путей.А голодный, холодный и жалкий бес,На расправу к Чжун Кую попав, исчез.Цзиньлянь, надобно сказать, еще не спала. Вернувшись из дальних покоев, она одетой легла на кан и стала поджидать Симэня. Едва заслышав его шаги, она тотчас же вскочила и, подбежав к нему, помогла раздеться. Он был сильно пьян, но она не решалась его расспрашивать. Симэнь опустил руки ей на плечи и обнял.
– Твой милый выпил лишнего, потаскушка ты моя, – бормотал он. – Разбери-ка постель, я лягу.
Цзиньлянь помогла ему забраться на кан. Едва приклонив голову, Симэнь громко захрапел, и ничто не могло бы его разбудить.
Немного погодя Цзиньлянь разделась и тоже юркнула под одеяло. Она попробовала расшевелить Симэня, медленно действуя руками, но его обмякший, словно вата, причиндал, не подавал ни малейших признаков жизни. Ерзавшей Цзиньлянь оставалось только гадать, где его так вымотали. Пламень страсти охватывал все ее существо. Терзаемая сладострастным желанием, она продолжала непрерывно работать и руками, и ртом, пытаясь его возбудить, но он так и не поднялся. Тщетность усилий окончательно вывела ее из терпения.
– Ну куда же ты убрал снадобье монаха? – спрашивала она, толкая Симэня до тех пор, пока тот не проснулся.
– Ну, чего тебе нужно, потаскушка негодная? – ворчал полусонный Симэнь. – Поиграть со своим любимым захотела, да? Мне сегодня лень пошевелиться. А пилюли у меня в рукаве в коробочке лежат. Сама достань. Удастся поднять его – твое счастье.
Цзиньлянь нащупала золотую коробочку. В ней оказалось всего четыре пилюли. Одну она приняла с вином сама, а три остальных – одной ей показалось мало – сунула в рот Симэню, чего ни в коем случае нельзя было делать[5]. И он, пьяный, ничего не соображая, с закрытыми глазами, запил их вином, которое она поднесла. Однако стоило ему пропустить чашку горячего чаю, как пилюли возымели действие. Цзиньлянь тотчас же приспособила ему на корень белую шелковую ленту. Воитель был готов к сражению, его одинокий глаз выпучился, волосы на бороде стали торчком. Однако Симэнь продолжал спать. Тогда Цзиньлянь сама повела наступление: оседлала спящего, достала мазь и, сунув ее в конский глаз, отправила боевого коня в лоно, всячески к нему прижимаясь и притираясь. Когда тот проник в заросшую густой растительностью пещеру, Цзиньлянь почувствовала, как все тело немеет от наслаждения и, опершись руками, стала то подниматься, то опускаться над неподвижным Симэнем, отчего его взбудораженный причиндал раз двести был погружен до самого основания. Вначале он двигался со скрипом, но затем, когда его оросила любострастная влага, выпущенная женщиной, стал скользить безостановочно.
Симэнь Цин позволял вволю забавляться сим предметом, сам же не обращал на эту возню никакого внимания. Цзиньлянь, будучи не в силах бороться с нахлынувшими чувствами, приблизила свой язык ко рту любовника и, обеими руками обхватив его шею и плотно прижавшись, стала ерзать и тереться об него всем своим телом. Черенок веника Симэнь
Цзиньлянь успела кончить дважды, а у Симэня семя так и не извергалось. Черепашья головка все более набухала, цветом уподобляясь багровой печени. Все поперечные жилы выступили наружу, причиндал словно был обожжен огнем. Тесно затянутый он непомерно разбухал, и, хотя Симэнь велел женщине снять ленту с его основания, тот продолжал расти и пухнуть. Тогда Цзиньлянь было велено взять его в рот и высосать. Она взобралась на распластанного Симэня и стала своими алыми губками заглатывать черепашью головку, заботясь только о непрерывном движении туда и сюда. Такое раскачивание длилось столь долго, что можно было бы успеть пообедать, но наконец семя все же брызнуло из этой дудки, как ртуть[6], прорвавшая капсулу. Цзиньлянь не успевала ловить ее ртом и лишь смотрела, как она течет.
Вначале это была сперма, затем она кончилась и следом за ней выступила кровавая жидкость. Не получив никакой помощи, Симэнь потерял сознание. Он лежал, разметав в стороны четыре конечности. Растерявшаяся Цзиньлянь торопливо сунула ему в рот красный финик[7]. Семя иссякло, но за ним последовали кровавые истечения. Кончились и они, после чего, испустив хладный дух, Симэнь долго лежал, как мертвый.
– Дорогой мой! – обнимая его, звала Цзиньлянь, когда он начал приходить в себя. – Что с тобой, как ты себя чувствуешь?
Когда у Симэня наступило, наконец, короткое просветление, он проговорил:
– Что такое со мной?! Голова кружится и в глазах темно.
– А зачем ты сегодня столько раз спускал?
О трех пилюлях Цзиньлянь умолчала.
Да, читатель, есть предел человеческим силам, но не знает удовлетворения ненасытная плоть. И добавлю: сочтены дни того, кто погряз в распутстве. А Симэнь Цин был одержим плотскими наслаждениями. Забыл он о той истине, что выгорит масло – и угаснет светильник, истощатся жизненные соки – и умрет человек. Ведь красотка никогда до добра не доводит. Она засасывает, как омут, и приуготовляет преждевременный конец.
Верно сказано в старинных афоризмах:
Она – Индры могучий страх в чарующем обличье, демонов владыка Мара, изваянный из нежного нефрита; волк хищный иль шакал, наряженный в шелка. Под расшитым пологом она лобное место скрывает, слоновой кости кровать ее – тюремный каземат. Ее брови, ивы листки, острее кинжала; глаза ее, звезды, как стрелы разят; алые губы ее страшнее меча. Прекрасные уста точат благоуханье, но змеи и скорпиона яд сердце ее таит. Беды не миновать тому, кто с ней сойдется, исчезнет он, как песчинка в морской пучине, словно снега горсть, опущенная в кипяток. Были могучи некогда царства Цинь и Чу, Юэ и У, но даже и их она на гибель обрекла[8]. О, если б знали, сколь коварны эти чары! Всех перегубят, но спасеньем никто не озабочен.
Красотка молодая так нежна!..Глупцов сражает как мечом она.Хоть голова не покидает плеч,Но впору молодцу в могилу лечь.Тем и кончился тот вечер. А утром на другой день Симэнь встал, только хотел причесаться, но тут голова у него закружилась, и он повалился ничком. Хорошо, к нему вовремя поспела Чуньмэй, а то бы головой ударился и все лицо разбил. Поддерживая хозяина обеими руками, она кое-как усадила его в кресло. Пришел он в себя не сразу.