Цветы в пустоте

Сергеева Александра

– Себе, – подсказал Аргза и спрятал посылку под шубу. – Всё, чем ты можешь помочь самому себе.

Тот опустил глаза и отошёл на шаг.

– Да, – ответил он просто. – Всё так. Вы и сами ведь всё прекрасно знаете, не так ли? Отдайте это тому, кому предназначено, если вы на самом деле хотя бы на одну десятую часть тот, кем вы мне показались сначала.

– И кем же я тебе показался?

Двигатели призывно гудели, и пират нахмурился, помня, что топливо лучше сейчас не тратить зря. Но он хотел почему-то во что бы то ни стало дождаться ответа прежде, чем покинет этот мир.

И

он его дождался.

– Хорошим, но запутавшимся, – неожиданная тихая улыбка на мгновение озарила юное лицо. – Вы показались мне хорошим человеком. И, несмотря ни на что, я всё ещё уверен, что это так и есть… где-то глубоко внутри. Просто вы, может быть, запутались гораздо сильнее, чем вы думаете. Удачи вам, сэр пират.

Улетал Аргза в неясной растерянности.

***

Воссоединение кабины со всем остальным телом корабля прошло почти гладко, не считая того, что в последний момент сцепление произошло слишком резко, и всё судно ощутимо тряхнуло. Из кабины повалил дым, и Аргза поспешил выбраться наружу. Его тут же обступили рабочие и механики, столпившиеся поглазеть на возвращение своего капитана.

Синюю макушку, неизбежно возвышающуюся над всеми другими головами, он нашёл сразу же. Обладатель упомянутой макушки шагнул к нему, хлопая своими глазищами – вернее, одним глазом, потому что второй был, разумеется, привычно закрыт чёлкой. Робкая неуверенная улыбка, обозначавшаяся на его лице, мгновенно напомнила Аргзе о непроходящей фантомной боли в висках.

– Сир, вы…

Кулак Аргзы врезался в его живот почти лениво, в треть силы, но это была треть силы варвара, и Сильвенио с судорожным выдохом рухнул на колени, обхватив место удара руками. Копошащиеся вокруг них рабочие замерли в немом удивлении – обычно хозяин всегда щадил своего помощника, исключая пару нелицеприятных случаев. Сильвенио глянул на него с сокрушающей обидой, но ничего не сказал и не спросил даже, за что ему досталось. Просто сидел на полу, держась за живот, и молча ждал, что будет дальше. Тогда пират протянул руку, сжав в кулаке его чёлку, резко вздёрнул его на ноги. Свободную руку он протянул в свою спальню Тёмной техникой, и вернулась она уже с длинными ножницами оттуда.

Один щелчок – и синие пряди чёлки плавно упали на пол. Сильвенио проводил их опустевшим взглядом и больше глаз не поднимал. Никакой улыбки больше не было и в помине, уголки его губ снова опустились, складываясь в привычную маску обречённой покорности.

– Никогда больше не закрывай его, – приказал Аргза, очерчивая большим пальцем своё клеймо вокруг его правого глаза. – Я хочу видеть, кому ты принадлежишь, ясно?

Тот вяло кивнул.

– Да, милорд. Я понял. Могу я идти?

Аргза вздохнул. Смягчившись, он примирительно коснулся клейма губами, потрепав помощника по волосам. Теперь, когда даже малейших сомнений в том, что перед ним именно его Лиам, не осталось, злость, как и фантомные боли, быстро растворилась.

– Не сердись. У меня есть на то причины.

Сильвенио пожал плечами и отстранился, всё ещё глядя на мёртвые синие обрезки на полу.

– Я просто хотел сказать, что… – на этот раз его

улыбка вышла кривой и горькой. – Что рад вашему возвращению, сир. Но, честно говоря, больше я вам этого сказать почему-то не хочу… Хотя я по-прежнему рад, что вы живы.

И он сбежал вглубь корабля, провожаемый десятками сочувственных взглядов и одним – задумчивым.

После, уже вечером, Аргза без стука возник в его комнате и прежде, чем тот успел что-либо спросить, быстро вложил ему в руки футляр, при виде которого у Сильвенио неверяще распахнулись глаза.

– Тебе подарок. Не от меня, но это поправимо.

Лиам прижал футляр к груди, как самое дорогое сокровище, не прерывая зрительного контакта.

– Вы были на Эрлане, – его голос заметно дрогнул от волнения. – Этот материал… оттуда, я знаю…

– Я был там, да. Но не на твоей Эрлане. На другой. И этот подарок тебе передал тот, кто лучше всех тебя знает, так что давай открывай, мне тоже интересно, что там такое.

– Вы поэтому на меня… злились сегодня? Потому что видели там, на другой Эрлане, что-то такое, что вам не понравилось, а я каким-то образом это вам напомнил?

Ох уж этот невыносимый всезнающий умник. Как он жил раньше без этого зануды?

– Открывай уже.

Сильвенио открыл. В футляре оказался упакован одиночный цветок в узком горшке, с изумрудным стеблем и ярко-оранжевым закрытым бутоном. Сильвенио медленно выдохнул и бережно поставил цветок на стол.

И тогда оранжевый бутон распустился сам собой, а Сильвенио вдруг застыл, как загипнотизированный. Спина у него была очень прямая, и Аргза, подойдя ближе, бездумно провёл по ней ладонями.

– Он… он поёт, сир…

Он повернулся к Аргзе, и тот увидел, как по его лицу текут слёзы. Вот же глупый маленький птенец.

– Ты же у нас теперь не плачешь, вроде? Парень-кремень, а? – пират сел на кровать и потянул его за руку на себя.

Сам он ничего такого не слышал – цветок, похоже, пел где-то на телепатическом уровне. Но, видимо, пел он о чём-то таком очень хорошем, потому что Сильвенио тихо прижимался к нему, сидя на его коленях и обнимая его за шею.

– Это от счастья. Я думаю, в этом случае можно, – Аргза почувствовал его мокрую от слёз улыбку на своей шее, и почему-то от этого ощущения по коже побежали мурашки. – Он… он поёт о доме… О том, что нас всех где-то ждут… о том, что всегда есть тот, кто любит нас… о том, что каждый ребёнок рано или поздно вернётся назад… Хотите, я покажу вам? Дам вам услышать?

Аргза с усмешкой кивнул, и холодные тонкие пальчики тут же приникли к его вискам.

И он услышал.

Цветок действительно пел, хотя Аргза не сказал бы, что это был настоящий человеческий голос. Скорее, это было больше похоже на мелодию, но мелодию не бессловесную. Аргза в самом деле различал слова, причём слова своего родного языка.

"О том, что каждый ребёнок рано или поздно вернётся назад." Аргза закрыл глаза, вслушиваясь. Он вспомнил свою собственную мать: она не особенно о нём заботилась, да это и не было в традиции у варваров; она выгнала его из дома, как только он стал достаточно взрослым, чтобы самостоятельно добывать себе еду; он даже не слишком-то помнил её лицо. Нет, цветок пел не о ней, совсем нет. Он пел, скорее, о некой всеобщей Матери. Той, которая будет ждать своих детей всегда, которая примет их в свои объятия, когда они, дети, уже старые и испорченные её дети, придут к ней после своего долгого-долгого пути, усталые, измождённые…