Цветы зла
Шрифт:
– Не вытравила, а не вставила... – Марья Ивановна потерлась щекой о плечо Евгения Александровича.
– Леночка пыталась вставить... – вздохнул тот. – И, похоже, еще пытается. Может, у нее что-нибудь получится.
– Получится...
– Не факт, – скривился лицом Смирнов. – Детям трудно воспитывать родителей... Они такие глупые и самоуверенные.
– Родители? – улыбнулась Марья Ивановна.
– Да.
– А ты сразу догадался, что Леночка причастна к убийству матери, да?
– Сразу. А если бы я знал, что у Леночки есть
– А как ты догадался?
– У меня есть дочь, ты же знаешь. После моего развода с ее матерью, она рассказывала мне страшные сказки, в которых погибают все, кто стоял между одной маленькой девочкой и одним очень хорошим человеком.
– Папой?
– Да. Дочь и отец – это почти единый организм. Психологически единый. А если добавить к этому то, что я хорошо знаю, что дети по натуре жестоки...
– Жестоки?
– Ты, что не слышала вчера по телевизору, как десятилетний мальчик убил бабушку из-за...
– А Регина? – переменила тему Марья Ивановна, не желая слушать плохое о детях. – Пусть сидит?
– Нет. Когда ты прощалась с Леной, Святослав Валентинович просил поговорить с Центнером насчет ее освобождения. Он сказал, что так Пете будет легче выкарабкаться.
– Несчастный он мальчик...
– Он убийца, – Смирнов спорил сам с собой.
– Он ребенок.
– Он отравил Кристину.
– Освободил, – зевнула Марья Ивановна в плечо Евгения Александровича.
– Может, ты и права. Она жила в выдуманном мире. Придумывала абстрактную красоту. Хотела, чтобы абстрактным людям было хорошо. Чужим людям. А дочери ничего, кроме горя, не принесла.
– Лена для нее была не дочерью, а венцом ее трагедии, которую ей навязали. Над нами с тобой стоит Паша Центнер, стоит, напоминая о том, о чем не нам не хочется помнить, о том, что он хозяин всего. А Кристина видела глаза дочери, которая физиологически не могла винить отца и потому во всем винила ее. Ты же сам мне рассказывал об Эдиповом комплексе...
– Эдипов комплекс – это когда сын ненавидит отца... А когда дочь ненавидит мать – это комплекс Электры.
– Какая разница...
– Знаешь, если подумать, то получается, что Петя ни в чем не виноват.
– Да, не виноват... – Марья Ивановна боролась со сном.
– И знаешь почему? Дети, вообще люди, как индивиды, ни в чем не виноваты. Во всем виноваты их родители. Или воспитатели. И я думаю, что в Аду люди мучаются не за свои грехи, а за грехи своих детей. Да ты сама, кажется, что-то на эту тему говорила... В первую нашу с тобой встречу...
– Ты хочешь сказать, что отец Пети ответит перед Богом не за любовь к доступным женщинам и праздности, а за убийство? – поцеловав Смирнова в губы, спросила Марья Ивановна. – За убийство Кристины?
– Да... За хладнокровное предумышленное убийство.
– Что ж, тогда мы с тобой можем умыть руки. К чему лезть поперед батьки-Бога?
– С таким миропониманием
– Ты же сам знаешь: кто умеет умывать руки, тот умывает...
– А тот, кто не умеет, ходит грязным.
– Ты хочешь сказать, что мы грязные?
– А разве нет? В таком дерьме вымазались, а могли бы сидеть у телевизора и вместе с Затевахиным смотреть, как чудно живут кролики в юго-восточной Австралии и чем надо кормить больших белых пуделей на восьмом месяце беременности.
– Ты хочешь сказать, что мы ничего доброго не сделали?
– Не знаю, – покачал головой Евгений Александрович. – Хотя, если подумать, мы, мы вместе с Петей вскрыли гнойник. А это всегда полезно. По крайней мере, для здоровых людей.
– В мире все равно ничего не изменится... Большинство родителей продолжит калечить своих детей...
– В Библии сказано: подмети у своего порога.
– Ты на что намекаешь?
– На то и намекаю... Или не нагулялась еще?
– Нагулялась, нагулялась, – Марья Ивановна, выгнувшись, поцеловала Смирнова в губы. – А кого ты хочешь?
– Девочку, конечно... Они такие славные. А потом, если потянешь, можно и мальчика завести...
Эпилог
К Паше Центнеру поехал Смирнов. За рюмкой коньяка и сигарами он рассказал ему о первом деле детективного агентства "Дважды два". Рассказал от "А" до "Я".
– Ты знаешь, я тоже думаю, что за все мои грехи ответят на том свете папаня с маманей, – проговорил Паша Центнер, внимательно выслушав Евгения Александровича. – И потому творю зло, ха-ха, с особым удовольствием. С мазохистским, я бы сказал, удовольствием.
Сказав последнюю фразу, Центнер посмеялся.
"Нет, все-таки, он – штучка", – подумал Смирнов и, закурив предложенную ему огромную гаванскую сигару ручной вертки, изложил просьбу Святослава Валентиновича.
– Сделаем, не волнуйся, – махнул рукой Паша Центнер. – За два миллиона баксов ее под именем Любовь и под фамилией Орлова в Сочи доставят в хрустящем целлофане с вертлявыми цветными ленточками.
– Два миллиона – это все, что у него есть...
– Потому и прошу два миллиона. Если бы у него было два рубля – взял бы два рубля...
– За эти деньги можно целую зону освободить...
– Попробуй... – усмехнулся Центнер. – Я перекину тебе следующего клиента.
– В таком случае, я отдам ему те семь тысяч, которые он нам заплатил...
– Сунешься – в бетон закатаю... Вместе с Машей. Ферштейн?
Они помолчали, с разными чувствами вспоминая события полугодовой давности, затем выпили по рюмочке за здоровье тех, кто на зоне (тост предложил хозяин дома), и вновь помолчали.
– Ты чего скуксился? – прервал паузу Центнер. – На тебя не похоже. О всемирном потеплении совсем не говоришь и о вреде социального обеспечения тоже.