Цвингер
Шрифт:
— А ты куда денешься?
— А я денусь из Франкфурта чрезвычайно далеко.
— Ничего себе… Ортанс Франкини?
— Франкони… или Франкини.
— Так ведь она с нашим нью-йоркским филиалом давно сотрудничает. Но я ее никогда не видел. Буду рад с ней выпить кофе. Я не знал, что она сюда приехать должна.
Ел бы и ел. И вино. Да тут заметил Викторово появление Пищин. Только его не хватало. Навалился с пьяными откровенностями:
— Что ты, Виктор, думаешь? Мне говорил Кобяев про проект с ночными сорочками немецких женщин, которые у нас вместо вечерних платьев
— Гениально.
— Ну, гениально, ты загнул. Эх, почему вот ты меня, Виктор, презираешь?
За что мне этот Пищин, подумал Вика, с пьяными разговорами. Пусть бы к Роберту лип, такое надрывное американцу экзотика, чем не Достоевский.
А по толпе тем самым временем гуляли новые литературные сплетни.
— Впервые учредили и впервые выдали «Немецкую премию» в двадцать пять тысяч евро. Амо Гейгеру молодому. Сегодня как раз. Теперь будут каждый год во время Франкфуртской ярмарки давать. Оно и правильно, присуждать премию на ярмарке. Издатели и авторы пусть совместно волнуются. Фыркают злобно, кому не повезет.
— Жаль, у вас погода чересчур уж немецкая, — встрял Виктор. — А в Италии все премии летние: «Монделло» в Палермо в конце мая, «Стрега» в римском нимфее Виллы Джулии в начале июля, «Кампьелло» в сентябре в театре «Фениче» в Венеции. Видно, не столько мнение мировой общественности волнует итальянцев, сколько им хочется посидеть в час вечернего бриза под старинными башнями на площадях. В теплоте, в фонтанных брызгах и в мерцании охры, сепии, терракоты, жженой сиены…
— Ох, не надо, как захотелось в Италию. Завтра у нас с вами встреча?
— Увы, я вынужден отменить… Да, и Бэр и я в этом году… м-м-м… не слишком задерживаемся на выставке. Я срочно улетаю. Вы же понимаете, такие неожиданности! В агентстве творятся такие дела! Хотелось бы с вами посидеть и поговорить, но не в подобном угаре. Вы сказали — вам хочется в Италию. Ну вот и приезжайте, там на месте мы и повидаемся, буду рад.
— Вы, Зиман, слышал, отменяете все встречи и уезжаете. Откройте секрет. Какой-то огромный куш на горизонте блеснул?
— Ну, наши новости по всем телеканалам рекламируют. Конечно, это серьезно меняет жизнь и работу. Но есть и еще причина, — делал вид, что хитрит, а на самом деле откровенничал выпивший Виктор. — Дело в том, что с возрастом разлюбливаешь выставки! Ярмарки эти, самовыпячивание издателей. То ли дело презентации в книжных магазинах.
— Да, замечательные есть магазины, такие как «Шекспир энд Компани». Зелененькая лавочка. — Оказывается, справа от Виктора толстый стенфордский переговорщик с сарделькой на штыке.
— Которую открыл в пятидесятые годы Джордж Уитмен, — вторил ему тонкий, тоже стенфордский, с кусочком пиццы и с огурцом. — А что профессор Бэр? Приехал? Что он решил по поводу Оболенского?
— Он временно отлучился. Но очень хочет с вами обсудить положение.
— Так вы ему передайте, что мы напряженно ждем.
— Нет, правда, как это вы покидаете Франкфурт от скуки? Ни в жизнь не поверю. Откройте тайну, — перекрыл все голоса
— Поймите, милый, я действительно не могу. Top secret. Скоро узнаете. А в этом «Шекспире энд Компани», в его прежних помещениях… разворачивались, можно сказать, главные события прошлого века. Благодаря «Шекспиру» опубликован «Улисс».
— Да, это известно, Джойса поддержала и издала владелица магазина, Сильвия Бич.
— Кстати, кто-то мне говорил, что на этой ярмарке… Кто же говорил мне? В общем, кто-то агентирует воспоминания Адриенны Монье. Это наперсница Сильвии Бич, ее любовница и подруга жизни, — обращается к Виктору боговидная, скульптурная скаутша. — Кто агентирует, случайно не знаете?
Ну и ну, она его заметила наконец!
— Нет, не слышал, но как только узнаю, сообщу обязательно.
— Ну, будем внимательно следить за вашими новостями, Зиман. Чую, великой сенсацией пахнет. Иначе вы бы от вопросов не уклонялись.
Переброски репликами вдруг замирают. Есть от чего. По залу несется, на сей раз без участия Виктора, караван бесноватых. Впереди бегут все те же болгары. Улетают со всех ног, топча шнурки. Плотно за ними — восточного вида люди. Черноглазые, небритые. Их, кажется, пять или шесть. А в арьергарде, как водомерки, вышагивают двое Гулливеров, которые хватали Виктора час назад. На нынешний вечер здесь норма бардака перевыполнена.
— Боже, что это за парад-алле?
— Вот не поверите, везде влезают. И предупреждали же работников секьюрити! Но сами видите, охрана хило работает. Эти хулиганы везде просачиваются. Сегодня утром по агентскому центру тоже за этими болгарами неслись.
— А, вот что! Да, Чудомир жаловался, что за ним гоняются какие-то башибузуки. Но он считает, это я их подослал. А я не знал, что ответить. Сумасшедший дом, и только.
— Эти моджахеды с ума сошли. Им на Бэра вашего положено охотиться. Если уж решили мстить за датские карикатуры. Что им Чудомир сделал.
— Останется неразгаданной тайной!
— Как, моджахеды? Вот везение, что нету здесь Хомнюка, — вставил реплику Кобяев. — Кто знает, что бы с Хомнюком приключилось при их виде. Он ведь, к сожалению, у меня травмированный.
— Как, когда?
— А вы думаете, заикается с чего? Когда был мальчишкой, его забрили в армию, и прямо из учебки, восемнадцатилетних, их бросили на вилы повстанцев. Усмирять бунт в Хуррамабаде. Хомнюк наш еле отлежался по психиатричкам. Комиссовали. С тех пор он заика. Боится восточных толп. Это посттравматический синдром.
…Может быть, в этом танце, пропорхав как пух Эола по моей жизни, болгарка исчезнет с горизонта? Оставив у меня на плече дедовы тетради, плотненький вес?
Похоже, она и вправду не имела отношения к Мирей. В какую-то совсем другую беду Мирей попала. Лечу в Милан, вытаскивать. Нет, это дело не болгаркиных щупалец. Посмотрим, что там Бэр в России выяснит через Павлогородского.
Ну а болгарка, что болгарка! Хрен уж с нею. Чао-чао, костистая! Увидимся на том свете, но не скоро. Постараюсь задержаться на этом. Но обещаю — сразу же по прибытии напрошусь к тебе вниз с инспекцией. Поворошу угольки. Чтоб не понизилась там у тебя случайно температура.