Цыганочка, ваш выход!
Шрифт:
– Замуж, однако, вы пока ещё не вышли.
– Присматриваюсь. Торопиться мне некуда. – Мери чувствовала на себе пристальный, внимательный взгляд Рябченко. «Отчего он не уезжает?» – с досадой думала она, поглядывая на дальнюю палатку Копчёнки, в которую цыганки затащили приведённых из станицы казачат. Их накормили и уложили спать, но Мери всё же тревожилась оттого, что сама ещё ни разу не заглянула туда. Цыганки шепнули, что Ксенька несколько раз спрашивала о ней.
– Табор уезжает завтра? – вполголоса спросил Рябченко, проследив за её взглядом.
– Да… мы спешим.
– Отчего?
– Стало быть, так нужно. Цыганские дела, – пожала плечами Мери. – Но мы все были рады увидеться с вами.
– По-моему, я только наделал переполоху, – усмехнулся Рябченко. Помолчав и глядя через плечо Мери в темноту, спросил: – Табор снимается из-за детей Стеховых?
Мери ответила не сразу. Рябченко напряжённо всматривался в её застывшее лицо с опущенными глазами.
– Кто вам рассказал об этом, Григорий Николаевич? – наконец негромко спросила она. – Донесли в станице?
– Нет, – серьёзно ответил Рябченко. – Просто, если вы собирались это скрыть от меня, цыганкам не стоило вопить на весь берег: «Гаравэньти раклэн, лоло рай явья!» [45] Я действительно хорошо помню цыганский язык.
– Вам надо было идти не на войну, а в дипломатический корпус с вашим знанием языков! – съязвила Мери, всеми силами стараясь скрыть охватившее её смятение.
45
Прячьте русских детей, красный начальник пришёл! (цыганск.)
Рябченко, пропустив насмешку мимо ушей, спокойно продолжил:
– К тому же я своими глазами наблюдал из окна правления, как цыганки вертятся на дворе Замётовой. Да и табор слишком быстро засобирался прочь. Сами видите, здесь только сложить два и два.
– Да, и с арифметикой у вас всё обстоит чудно. – Мери незаметно перевела дух. – Что же теперь, товарищ комполка? Вы прикажете расстрелять этих… белоатаманских выродков? И меня вместе с ними? Ведь это я, а не цыгане, спрятала их, и по моей просьбе табор должен уехать…
– Княжна, кто дал вам право оскорблять меня? – ровно выговорил Рябченко.
Костёр неожиданно вспыхнул, затрещав разломившейся головнёй, вспышка обдала хмурое лицо красного командира. Не дождавшись ответа, он сказал:
– Честное слово, напрасно вы устроили это похищение младенцев. Их всё равно никто бы не тронул. Я бы этого, по крайней мере, не допустил.
– Вот как? – холодно спросила Мери, пряча под мышками предательски дрожащие руки. – Их старшего брата, мать, тётку и бабку с дедом вы превосходно расстреляли вчера утром!
– Во-первых, расстреливал не я, а чекисты товарища Коржанской… – тяжело начал Рябченко.
– Не вижу большого различия!
– Во-вторых, вы знаете, например, о том, что их отец неделю назад в станице Сукровной вырезал семью председателя сельсовета Зорина? И старух, и женщин? Жену Зорина запороли нагайками до смерти! А грудных детей пьяные замайцы попросту покидали в колодец во дворе!
– Ой,
Некоторое время они сидели молча. Мери прятала лицо в ладонях, Рябченко молча, сердито сворачивал самокрутку. Из темноты за ним, приподнявшись на локте, внимательно наблюдал Семён.
– Григорий Николаевич… – наконец прошептала Мери. – Вы ведь… вы позволите табору уехать завтра? Нас не арестуют?
– Разумеется, нет. – Рябченко, всё ещё не глядя на взволнованную княжну, тщательно раскуривал самодельную папиросу. – Мери, у меня и с памятью всё в порядке. Я хорошо помню, чем обязан вам.
– Не мне, а цыганам, товарищ комполка!
– Вам, – с нажимом повторил он. – Это вы меня с того света вытащили! И казаки только из-за вас меня тогда не убили! Так что, Мери… Я бы дал вам уехать, даже если бы у вас под юбкой прятались три взрослых атамана. С усами и пулемётами. Правда, меня самого после этого поставили бы к стенке… И это было бы справедливо.
Мери нервно улыбнулась. Вздохнула, долго сидела молча, глядя на то, как в высвеченной луной воде бродят цыганские кони.
– Вам не смешно, когда вы говорите о справедливости, товарищ Рябченко? – негромко спросила она наконец. – Посмотрите, что происходит сейчас, когда вы наконец разбили и буржуев, и господ. Казаки хватаются за оружие, потому что их дети умирают с голоду, а со дворов вывезена продотрядами последняя еда. С кем вы сейчас воюете, Григорий Николаевич? С женщинами и детьми? С теми самыми людьми, которых вы ещё недавно так пламенно освобождали? Год назад вы уверяли меня, что не стреляли никогда в безоружных людей!
– Мы, Мери, с бандитами воюем, – сдержанно заметил Рябченко. – Я их безоружными не припомню.
– Безоружны их семьи, которые вы берёте заложниками, – глухо сказала Мери. – Я не хочу, право, обижать вас. Я понимаю, что война – это война. Но то, что вы сейчас делаете, отвратительно.
Снова наступило молчание. Рябченко курил, аккуратно стряхивая пепел с «козьей ножки» в мокрую траву, посматривал через реку на чёрные крыши станицы; Мери, обхватив руками колени, молча глядела в гаснущие угли.
– Мери… – наконец снова заговорил Рябченко. – Представьте себе на минуту, что мы перестанем делать всё это… «отвратительное». Признаемся сами себе, что ничего у нас не вышло, вернём в Петроград царя-батюшку…
– Каким образом? Воскресите из мёртвых?!
– Найдётся какой-нибудь, уж свято место пусто не бывает, – без улыбки заверил Рябченко. – Господа явятся из-за моря, вернут себе свои имения, перевешают на дубах тех, кто их добро по хатам растащил. Что же дальше, княжна? Россия сейчас в развалинах. Народ, как вы верно заметили, помирает с голоду. Вы полагаете, господа начнут думать о том, как всех накормить? Да они об этом никогда в жизни не думали! Они не знают, как это делается – думать о тех, кто на них батрачит! Вы полагаете, Британия, Польша и прочие антанты дадут нам спокойно встать на ноги? Россию мгновенно растащат на куски! И так быстро, что мы с вами оглянуться не успеем! Вы в самом деле считаете, что это будет лучше?