Цыганский барон
Шрифт:
Кэтрин заметила вдалеке огни. Костры в темноте были похожи на уголья, светящиеся среди золы. Где-то грустно пела скрипка. Печальную мелодию уносило ветром. Цыгане. Пиндары — продавцы лошадей. Вацлав рассказал ей о своих людях, когда выкупил ее у другого цыганского табора.
— Я тебя купил, — заявил он в первую же ночь. — Теперь ты моя.
Одетый в мешковатые коричневые штаны и рваную льняную рубаху, он провел похожим на сосиску пальцем по щеке девушки, и Кэтрин вздрогнула от отвращения.
— Ты полна страсти и огня, — сказал
Кэтрин отступила.
— Не пойду, — дерзко ответила она, хотя понимала, что ей это вряд ли поможет.
Когда Вацлав подошел к ней, Кэтрин решила бороться до последнего. Она царапалась и кусалась, лягалась и вопила, как только его не обзывала. Если бы кто-то всего несколько недель назад сказал ей, что она способна произнести такое, Кэтрин ни за что не поверила бы. Вацлав дал ей пощечину, пригрозил побить, но Кэтрин не сдавалась.
— Я не лягу с тобой. Лучше иди к шлюхам! Я буду спать только с мужем.
Вацлав окинул взглядом се аппетитную фигуру со всеми женственными округлостями, весьма четко прорисовывающимися пол тонкой блузой и простой юбкой.
— Если ты хочешь мужа, я женюсь на тебе.
— Ты женишься на гаджио?
Кэтрин знала, что такой брак был немыслим среди цыган. Самое важное для них — чистота крови. Их мир был закрыт для посторонних.
Кэтрин заметила неуверенность Вацлава, но вскоре он справился с собой. В глазах его была решимость.
— Я сделаю это, если ты пойдешь ко мне в постель по доброй воле.
Кэтрин лихорадочно соображала. Может быть, если она согласится, удастся выиграть еще немного времени:
— А как же твои родители, твоя семья? Ты, конечно же, хочешь, чтобы они присутствовали на свадьбе?
— Мы как раз сейчас туда и отправимся. Недели две пути, может, три. Свадьба будет в Систероне.
Систерон. На юго-востоке Франции. Достаточно далеко от Константинополя и турецкого паши. Кажется, она все-таки не станет белой рабыней. Хоть в чем-то ей повезло. Они продвигались к морю. Ближе к Англии, ближе к дому.
— Ну что же, я принимаю твое предложение. Как только мы станем мужем и женой, я сделаю так, как ты хочешь, но пока дай слово, что не тронешь меня.
Вацлав угрюмо кивнул, и надо отдать ему должное — до сих пор он держал слово. Ну, уж она-то свое держать не собирается.
— Пиндары, — объявил Вацлав, возвращая Кэтрин в настоящее. — Мы на месте.
— Вижу, — прошептала Кэтрин. Господи, что же теперь делать?
Признаться, что обманула его? Пока он не сообщил о предстоящей женитьбе семье. Если она скажет об этом позже, когда вокруг будут члены его племени, его семьи, тогда ей точно несдобровать. А если сейчас?
У Кэтрин душа уходила в пятки. Что он с ней сделает, когда узнает, что она его дурачила? Вне сомнений он возьмет ее силой. Кэтрин почти чувствовала на своей груди его потные ладони, представляла, как он наваливается на нее, жирный, волосатый, противный.
Если бы только можно было сбежать! Но как?! Она здесь словно скотина —
Повозка катилась к табору. Деревянные колеса разбрызгивали дорожную грязь. Навстречу Вацлаву кинулись оборванные босоногие ребятишки и лающие собаки. Удивительно, цыганские дети совершенно не замечали, что земля сырая и холодная, и чувствовали себя совершенно счастливыми. Перед каждой повозкой горел костер, и беловатые дымки уходили в небо.
— Мы остановимся под деревьями, отдельно от остальных, — сообщил Вацлав, взглянув на Кэтрин так, как, должно быть, смотрит голодный волк на ягненка. — Потом я разыщу своих и сообщу им о свадьбе. — Кэтрин бросила взгляд на его крепкие руки и плечи, вспомнила, какой тяжелой показалась его рука в тот раз, когда она разозлила его, и невольно поежилась. Теперь надо готовиться к худшему.
Доминик растянулся на мягкой пуховой перине в своем вагончике. У него и у его матери были самые лучшие вардо из тех, что можно было купить. Фактически каждый из его племени так или иначе пользовался его деньгами. Конечно же, Доминику приходилось помогать им тактично, с известной тонкостью. Едва ли соплеменники стали бы принимать его благодеяния открыто и, предложи он им деньги напрямую, сочли бы его поведение оскорбительным. Поэтому Доминик действовал по-другому. Время от времени кто-то «находил» что-нибудь ценное и объявлял вещь своей.
Доминик любил свой гордый, независимый народ. Для того чтобы быть счастливыми, им не нужны богатства. У них была свобода — главное их сокровище.
Доминик услышал какой-то непонятный звук и насторожился. Звук был слабым, похожим на шепот ветерка. Потом стал громче. Доминик готов был поклясться, что слышал женский крик.
Доминик вскочил, схватил свою белую рубаху из домотканого холста, заправил бриджи в сапоги. Распахнув дверь вагончика, он опустил лестницу и, спустившись на землю, пошел между повозками. Мать, склонясь над костром, помешивала в котле густую мясную похлебку.
Аромат коснулся ноздрей, и Доминик почувствовал, что голоден.
— Ужин почти готов, — сказала Перса. Обычно они ели до наступления темноты, но сегодня мать задержалась у постели больного ребенка, а Доминик допоздна занимался лошадьми.
— Ты слышала? — спросил он. — Кто-то кричал у ручья.
— Вацлав вернулся, — ответила мать, помешивая кушанье; гуляш пах пряностями и специями, которые привез в табор Доминик.
— Он обычно останавливается рядом со своими родителями. Почему…
Голоса становились громче. Один мужской, гневный, другой женский, потише.
— Он уходил один, — заметил Доминик. Мать отвела взгляд.
— Сейчас с ним женщина.
В том, как мать взглянула на него, в се интонации было что-то странное. Доминику стало не по себе.
— Что за женщина? — спросил он.
И опять раздался женский крик. Двое заговорили громче, женщина молила о чем-то, мужчина захлебывался от ярости. Раздался звонкий звук удара ладони о тело. Доминик насторожился.
— Он бьет ее.