Цыганский барон
Шрифт:
— Я не должен был этого допускать, — проговорил он, опускаясь на скамью и усаживая ее к себе на колени. — Я говорил тебе, что не могу жениться. Ничего хорошего из этого не выйдет.
— Мне все равно.
— Тебе не все равно. Тебе никогда не было все равно. Останови меня, Кэтрин. Останови это безумие.
— Завтра, — прошептала Кэтрин. — Завтра я снова стану прежней. А сегодня я твоя, остальное не важно.
Доминик поцеловал ее долгим глубоким поцелуем.
— Господи, как я хочу тебя.
— Люби меня, Доминик.
Она поцеловала его, и Доминик застонал. Он расстегнул брюки, выпустив свой твердый клинок, и Кэтрин сжала его в ладони.
— Прошу тебя, — проговорила она нежно. Доминик поцеловал ее горячо, так, что она задрожала.
— Каджори, — еле слышно пробормотал он, целуя. Его руки и губы творили чудо, создавали ей кровь, разжигали огонь, лизавший пламенем ее лоно.
Когда Кэтрин, застонав, схватила его за безрукавку, Доминик усадил ее лицом к себе на колени, сжимая ее ягодицы. Ее лоно уже было податливым и влажным, когда он вошел в нее, заполнил собой, заставив сердце биться так часто, что она едва могла дышать.
Кэтрин откинула голову. Доминик почти весь вышел из нее и следующим сильным толчком опять вошел — весь, так, что Кэтрин пришлось закусить губу, чтобы сдержать крик.
— Ты моя, — сказал он нежно. — В моем сердце ты всегда будешь только моей. — Притянув ее к себе, он коснулся губами ее рта, раздвинул языком зубы, проник внутрь, коснулся нёба. Кэтрин запустила пальцы в его полосы и качнулась ему навстречу, чувствуя, как движется в ней его твердая плоть. Она металась, стонала, обхватив его шею, пока он, придерживая ее за бедра, вновь и вновь входил в нее.
Через несколько минут она взметнулась за грань сознания, в блистающий мир с алмазными звездами, мир безграничной радости.
Доминик последовал за ней в этот мир, выбросив в нее семя. Кэтрин вдруг поняла, что страстно хочет одного: чтобы семя его дало в ней росток, чтобы ребенок, которого она родит, был бы от него, а не от кого-то другого.
Кэтрин не замечала, что плачет, пока Доминик не стал вытирать ее слезы.
— Не надо, — прошептал он. — Не плачь.
— Я не плачу, — ответила она. — Я никогда не плачу.
Доминик прижал ее к себе, баюкая как ребенка, а она, словно маленькая девочка, уткнулась носом в его плечо. Так они сидели в темноте, прижавшись друг к другу, мечтая о том, чтобы эти последние мгновения никогда не кончались. Между тем ночь вступала в свои права: где-то ухнула сова, в пруду заквакали лягушки, застрекотали кузнечики. Прощальные аккорды оркестра напомнили им о том, что их время заканчивается.
— Если бы я мог, я женился бы на тебе, — шептал ей на ухо Доминик. — Но я не могу.
Кэтрин ничего не сказала.
— Я обещал своей матери. Я поклялся себе самому. Я не дам ему победить.
Кэтрин молча встала с его колен и поправила юбки.
— Это не значит, что мне нет до тебя дела.
Кэтрин
— Делай то, что велит тебе долг.
— Кэтрин…
— Мне пора. Будем считать, что нам это приснилось.
Доминик вздрогнул. Да, впереди много ночей, много снов, в которых она будет звать его и никогда не сможет дозваться. Впереди одиночество. И пустота.
— Мой брак с Литчфилдом поможет решить… непредвиденные проблемы, — с напускной легкостью заявила Кэтрин. — Так что насчет этого можешь не волноваться.
Как он хотел бы сейчас получить нож в спину!
— Он сделал предложение?
— Пока нет, но скоро сделает.
— Могла бы подыскать мужа получше. Желающих вполне хватает.
— У тебя кто-то есть на примете? — с сарказмом поинтересовалась Кэтрин. — Может, Стоунлей? Он ведь твой друг. Можешь предложить ему?
Стоунлей в постели Кэтрин. Доминику стало противно.
— Рэйн едва ли предоставил бы тебе больше свободы, чем я. Возможно, Литчфилд — действительно лучшая партия. Как только ты родишь ему сына, он окружит себя любовницами — если это то, чего ты хочешь.
— Именно этого я и хочу, — сказала Кэтрин.
— Возможно, после того, как ты выйдешь замуж, нам будет проще…
Целый год Литчфилд будет наслаждаться прелестями жены. У Доминика судорогой свело мышцы.
— Возможно, — эхом откликнулась Кэтрин, но Доминик знал, что она никогда не согласится стать его любовницей. Она останется верна мужу до конца своих дней. И не важно, будет ли она любить этого Литчфилда или нет. Но к Доминику Кэтрин не вернется никогда.
— Тебе лучше идти, пока тебя не хватились.
— Да.
— Я обещал Мэйфилду, что поеду с ним на охоту, поэтому уехать раньше завтрашнего вечера не могу. Обещаю, что не встану у тебя на пути.
— Так будет лучше.
Кэтрин поцеловала его в щеку. Никогда прощание не было столь тягостным.
— До свидания, мой цыганский любовник. Я никогда тебя не забуду.
Кэтрин повернулась, но Доминик поймал ее за руку.
— Кэтрин…
— Не надо, прошу тебя.
С этими словами она побежала вниз по тропинке. Доминик смотрел ей вслед. Сердце его разрывалось. Она нужна была ему, но он не мог взять ее, не мог, если хотел оставаться мужчиной в собственных глазах.
Доминик сидел, глядя в пустоту. В душе бушевала буря. Он разрывался между любовью, чувством вины и чувством долга. Он не может нарушить клятву, но он безумно любит Кэтрин! «Кэтрин, — думал он, — зачем я только тебя встретил! Если бы все было по-другому. Если бы ты была другой».
Но она не была другой. Страстная красавица, но решительная и несгибаемая. Женщина, которую он уважал, желал сильнее всех других, женщина, которой он не мог обладать.
Казалось, что даже из могилы отец насылает на него боль.