Цыганский барон
Шрифт:
В глазах ее он прочел благодарность, и на сердце у нею потеплело. Доминик совершенно не хотел растаять от взгляда своей новоявленной супруги. Отвернувшись, он глухо сказал:
— Поехали. Карета ждет.
Доминик обнял Кэтрин за плечи и повел к выходу, но, когда им оставалось сделать шаг, тяжелые двери распахнулись и вместе с потоком солнечного света, хлынувшего в дверной проем, в церковь влетела солнцеголовая Амелия, держа за руку маленького Эдди. Синие глаза мальчика блестели, слезы текли по щекам.
— Это правда? — Голос Амелии
— Почему бы вам не присесть, дорогая? — предложил герцог и, взглянув на мальчика, добавил: — Может быть, ребенку лучше подождать на улице?
— Он уже знает.
Хрустальные бусинки на ее голубом наряде сверкали так же ярко, как и застилавшие синие глаза слезы.
— Ваш человек, Мальком, остановил нас на дороге. Он хотел, чтобы мы вернулись в гостиницу, но мы отказались. Я заставила его рассказать, что случилось. — Амелия прижала к глазам кружевной платочек.
— Мне жаль, дорогая, — сказал герцог.
— Поскольку мы приехали чуть раньше, чем планировали, мы решили ненадолго остановиться в гостинице. Эдмунд сказал, что ему нужно закончить одно срочное дело, и попросил нас подождать его, чтобы отправиться на церемонию вместе. Он заверил, что у нас будет в запасе довольно времени. Я все ждала и ждала, но когда он так и не вернулся, решилась взять Эдди и пуститься на поиски. Мы думали, что он где-то задержался… Бог знает, что можно было подумать. Господи, он не должен был умереть.
Амелия покачнулась, и Рэйн поспешил поддержать ее, подставив даме свое широкое плечо.
Он подвел ее к свободной скамье и усадил Эдди рядом с матерью. Амелия схватила ребенка и прижала к груди.
Кэтрин поспешила к невестке, присев перед ней на корточки.
— Мне так жаль, Амелия, Так жаль!
Женщины обнялись, Кэтрин приласкала Эдди.
— Он сделал это для нас, Кэтрин, — сквозь рыдания проговорила Амелия. — Он так волновался о нашем будущем, о будущем нашего сына. Я все никак не могу поверить, что он желал причинить тебе вред.
Кэтрин, помолчав, сказала:
— Он мог бы прийти ко мне, поговорить.
Амелия нервно сминала белое кружево платка.
— Да, ему следовало поступить именно так. Ты всегда была добра к нам… Я только не понимаю…
— И я не понимаю. Но я хочу тебе сказать, что вам с Эдди не о чем беспокоиться.
Сквозь потоки слез Амелия взирала на изумрудный перстень, украсивший правую руку Кэтрин.
— Я думаю, что сейчас наше будущее в руках твоего мужа, хотя, уверяю тебя, мы не так бедны, как почему-то казалось Эдмунду.
— Мой муж оставил за мной право распоряжаться состоянием и титулом Арундейла, Вы с Эдди — моя семья, и я вас обоих очень люблю.
Амелия опустила глаза, порывисто пожав руку невестки.
— Кэтрин, какая ты благородная. На твоем месте другая сжила бы нас со свету за то, что сделал мой муж. Ты — настоящий друг.
У Кэтрин тоже увлажнились глаза. Она нежно обняла подругу, но тут Доминик дотронулся
— Я думаю, будет лучше, если мы побыстрее уедем.
Доминик был прав. В церкви было мало народу, и все же присутствовало достаточно посторонних — викарий, его жена, служки, кого не следовало посвящать в подробности произошедшего. Чем меньше людей услышат правду, тем будет лучше для всех.
— Вы с Эдди поедете в Лэвенхэм, — сказал Гил Амелии. — Свежий деревенский воздух поможет вам забыть о печали.
— Спасибо, ваша честь.
Только сейчас Амелия заметила перебинтованное плечо Гила.
— Господи, вы ранены! Это… это сделал Эдмунд?
— Один из его людей, — ответил Гил. — Впрочем, беспокоиться не о чем. Я собираюсь поправиться быстро.
— Я присмотрю за вами, ваша честь. Я прослежу, чтобы вы побыстрее поправились.
Гил слабо улыбнулся.
— Готова, любовь моя? — спросил Доминик.
Хотел бы он как-то облегчить долю Кэтрин, но, увы, сие не в его власти. Только время поможет ей забыть этот кошмар и снова стать счастливой.
Доминик насупился. О каком счастье речь? Едва ли можно назвать счастливым уготованное ей существование. Без детей. Без любви… Впрочем, в глазах света она должна выглядеть вполне благополучной женщиной: прекрасно обеспеченной, обладающей немалой властью.
Дом в Грэвенвольде и земли в Арундейле — этого достаточно, чтобы не скучать. А маленький Янош может занять в ее сердце место, которое могло бы принадлежать ее детям. Детям, которых не будет, потому что так решил он, Доминик. Он отказывался представить себе, что она забеременеет от другого. Именем Сары-ля-Кали клянется он, что этого не допустит! Уговор дороже денег — придется ей смириться и выполнять условия.
Оставалось молиться, чтобы он, Доминик, смог выполнить им же данный обет.
Едва ли Кэтрин могла бы связно рассказать о похоронах, осталось лишь туманное воспоминание о скорбной мессе у могилы на фамильном кладбище в Лэвенхэме. Эдмунд, сын брата ее отца, должен был быть похоронен в Нортридже или Арундейле, но об этом Кэтрин тогда не задумывалась. Эдмунд сам привел себя к столь печальному концу, но у него остались близкие — жена и сын, которые не были ей безразличны, а значит, ради них Кэтрин должна была хранить молчание.
Единственное, что она могла сейчас сделать для вдовы, — проводить с ней побольше времени, утешать ее в скорби. Вновь и вновь Амелия просила у нее прощения за зло, содеянное ее мужем, и вновь и вновь Кэтрин заверяла бедную женщину, что той не в чем себя винить. В конце концов подруги зарыдали вместе, впервые за много месяцев Кэтрин дала полную волю слезам, и слезы эти были целительными, очищающими, смывающими горечь, накопившуюся на сердце, слезы не только по предавшему ее брату, но и по собственной загубленной жизни, слезы женщины, принужденной выйти замуж за человека, который не любит ее, слезы неразделенного чувства.