Цзянь

ван Ластбадер Эрик

– Это я все хорошо понимаю, Генри, - мягко заметил Донован.
– Но у меня в голове не укладывается, как мог ты, с твоим опытом работы, так сорваться? Ты ж ветеран, черт подери! Тебе тридцать семь стукнуло! Такого не должно было случиться!

– Я понимаю, что не должно! Думаешь, не понимаю?
– крикнул Вундерман. Чертов Джейк Марок!

Донован встал, потянулся, выключил видео. Экран потух, и комната сразу же озарилась мягким розоватым светом.

– Может быть. Мэрок здесь не при чем.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Не забывай

про наш айсберг.

– Опять Воркута?

– Не исключено. Врач, скорее всего, глубоко законспирированный советский агент.

– Прошедший наше сито? Не смеши меня.

– Такое бывало не раз.

– В ЦРУ бывало. Но только не у нас.

– А что, наша процедура отбора чем-то отличается от той, что принята у них?

Вундерман раздраженно буркнул:

– Это не твоя сфера компетенции, поэтому ты, естественно, не можешь этого знать... Да, радикально отличается. Только изнутри можно провернуть такую операцию. У Джейка было куда больше шансов заручиться поддержкой докторши, чем у Воркуты.

Донован полез в карман, достал копии радиограмм, напечатанных на папиросной бумаге мутновато-желтого оттенка, указывающего на то, что она произведена в Советском Союзе.

– Вот, ознакомься, - сказал он, передавая их Вундерману.
– Получил по моей новой сети.
– Вундерман углубился в изучение декодированных разведывательных донесений.
– Я думаю, нам надо собрать побольше сведений о Камсангском проекте, возводимом сейчас в Китае.

– Что?
– Вундерман поднял на него глаза.
– Нам о нем все известно. Это совместный проект, который возводится с помощью западных фирм, базирующихся в Гонконге. Что там может происходить такого, о чем мы не знаем?

– Да всякое может происходить, - ответил Донован.
– Ты обратил внимание на радиограмму, где агент КГБ сообщает о том, что его продержали восемнадцать часов в кутузке, подвергая непрерывным допросам, после того, как он забрел в запретную зону, окружающую Камсанг?

Вундерман пожал плечами.

– Ну и что? Это же атомная станция. Любая диверсия в том районе может подвергнуть смертельной опасности миллионы мирных жителей.

– Все это так, - согласился Донован.
– Но того парня допрашивали двое полковников контрразведки. Это тебя не настораживает?

– Значит, они посчитали, что это не рядовое нарушение режима секретности, вот и все.

– Ничего нельзя считать рядовым в Камсанге. Там многое выходит из ряда вон и при проверке может оказаться не тем, чем кажется.

– Ты намекаешь на то, что Камсанг будет работать на войну?

– Если это так, то нам надо постараться об этом узнать до того, как об этом пронюхают русские. В той накаленной обстановке, что господствует последнее время вдоль русско-китайской границы, малейшего признака военной эскалации в Китае будет достаточно, чтобы послужить поводом для крупных неприятностей.

Вундерман потер себе лоб.

– У меня голова разваливается, как у последнего выродка!

– Да?
– откликнулся Донован.
– Я понял твою мысль. У меня есть ощущение,

что должно стать еще хуже, прежде чем станет лучше.

Выходя из министерства, Чжан Хуа едва не потерял сознание. Прямо у самых ступенек мимо него пронеслась группа велосипедистов, и у него помутилось в глазах. День был немилосердно жаркий и душный, а в кабинете Чжилиня вообще дышать было нечем.

Чжан Хуа сделал три неверных шага к железным перильцам и, схватившись за них рукой, опустился на ступеньки. Раскаленный цемент пек его снизу через брюки.

У него было явное переутомление, и он знал об этом.

Я не создан для такой жизни, - подумал он, держась за голову. Велосипедисты неслись дальше, подымая пыль своим стремительным движением. Ежедневный летний марафон. Вся жизнь в Пекине сплошной марафон. Их потные майки на спинах рябились в мареве, подымающемся от раскаленного асфальта.

Сердце его невыносимо колотилось в груди, и к горлу подступала тошнота от одной мысли об У Айпине. Чжан Хуа так его боялся, что сон бежал от него по ночам, стоило ему только сомкнуть усталые глаза. С его слабым здоровьем ему так долго не протянуть. Возвышенное бодрствование - удел богов, а он всего лишь маленький, испуганный человек.

Я забыл свой портфель, - тупо подумал он.

С трудом поднявшись, на деревянных ногах он поднялся вновь по ступенькам. Пошатываясь, направился в кабинет Чжилиня. Голова раскалывалась на части, мозг будто дымился. У него все время был страх, что он забудет, какую ложь он сказал какому человеку. Уползти бы в какую-нибудь пещеру и исчезнуть из жизни лет на десять.

У него был вид, как у выходца с того света, когда он дотащился до кабинета. Мешком опустился в кресло, пока Ши Чжилинь наливал в чашку холодного чая. Выпил с жадностью, и ему сразу же полегчало.

Почувствовав, что Ши Чжилинь рассматривает его в упор, он открыл глаза. Старик придвинул свой стул, и теперь они сидели, почти соприкасаясь коленями. Чжан Хуа трясло как в лихорадке, и он подумал, а не заболел ли он на самом деле.

– Могу я тебе чем-нибудь помочь, мой друг? Чжан Хуа откинул голову на спинку кресла. Что он мог сказать? Что ему надоел весь этот обман до такой степени, что выть хочется? Этого он не смог сказать. Вспомнил об У Айпине и не смог. Он опять закрыл глаза и вздохнул.

– Ничего страшного, товарищ министр. Жара. Пустяки.

– Понятно.
– Чжилинь не спускал с него глаз.
– Это трудно, Чжан Хуа. Но таков наш суровый долг. Чувство выполненного долга помогает выжить в этом мире.

– Вам, возможно, и помогает.
– Что-то хрустнуло внутри Чжан Хуа.
– Вам, небожителям.
– Его глаза открылись, и Чжилинь увидел в них страх, какой бывает в глазах лошади, испугавшейся пламени.
– А я только несчастный смертный. У меня нервы, истрепанные в клочья. У меня зубы стучат от ужаса. У меня не желудок, а сплошной сифон. И еще у меня есть психика, которая отказывается выключаться, когда я ложусь спать. Все это ежесекундно загоняет меня в гроб. Я не Небесный Покровитель. Я не Цзян.