Цзян

ван Ластбадер Эрик

— Ну уж я бы не позволил себя наказать, — воскликнул Аки, хватая палочку для еды и размахивая ею, как мечом. — Я — самурай, и я башку отрублю любому, кто попробует меня наказать!

Юмико собиралась было отругать сына за такие глупые речи, но в последний момент прикусила язык. Даже когда он был совсем маленьким, она всегда относилась к его словам всерьез. Вот и сейчас в его мальчишеской браваде ей почудилось, что ее дух, жаждущий отмщения, переселился в сына.

— Мы ходим на кладбище каждый год 18-го января, потому что в этот день в 1932 году

в городе Шанхае на пятерых японских священников было совершено нападение. Один из них был убит, и это послужило толчком для волны столкновений между китайцами и японцами. Погиб первый из многих. Мы должны почитать его коми.

—Он был самурай?

— Нет, Аки-чан. Я же тебе сказала, что он был священником.

— А что он делал в Китае?

До чегоже въедливы эти детишки!
– подумала Юмико. И особенно ее сын.

— Он был членом весьма воинственной буддистской секты.

— А в нашем городе такие буддисты есть? — спросил Аки.

Юмико улыбнулась и коснулась руки сына.

— Не думаю. Они далеко не так популярны в наши дни, как когда-то. Сомневаюсь, чтобы представители этой секты жили в нашем городе.

— А как они себя называют?

— Ничиренами.

* * *

Аки узнал от матери, что основатель этой секты Ничирен жил в XIII веке. В отличие от последователей других форм буддизма, он считал, что три воплощения Будды — Универсальное Тело, Вечное Тело и Изменяющееся Тело — составляют единое и неделимое целое.

Много сил и времени он отдал борьбе с другими, более влиятельными сектами буддизма и критике правителей Японии за потворство ложным, по его мнению, учениям.

Ничирен — это было не настоящее имя основателя секты. Он его сам придумал, сложив два слова: «ничи», что значит «солнце», которое одновременно символизировало и Свет Истины, провозглашенной Буддой, и Страну Восходящего Солнца, и «рен»,что означает «лотос», то есть истинный буддизм.

Из-за своей непримиримости Ничирен в конце концов был приговорен правителями Камакуры к смертной казни. Но когда на эшафоте топор палача поднялся над Ничиреном, молния необыкновенно чистого голубого цвета ударила в его лезвие и затупила его.

Божественное вмешательство заставило правителей пересмотреть форму наказания строптивого реформатора. В конце концов, его осудили на пожизненное изгнание на необитаемом островке в Японском море.

Там он написал: «Крики чаек похожи на плач, но слез птицы не проливают. Ничирен не плачет, но слезы его никогда не просыхают».

Никто не знает, сколько он там пробыл, но одно не подлежит сомнению: он там не умер. Рассказывают, что из глубины моря поднялся гигантский карп. Ничирен уселся ему на спину и отбыл в неизвестном направлении.

На Аки рассказ о Ничирене произвел сильное впечатление. Ночью он долго не мог заснуть и все

думал об этом бунтовщике под личиной священника. Ничирен казался ему человеком с чистым духом, наказанным за свою чистоту. Но, в отличие от его нынешних последователей, о которых ему рассказала мать, Ничирену не было позволено умереть. Разве это не Будда вмешался, метнув в топор палача голубую молнию? Если это так, то почему Будда не сделал то же самое для пятерых священников в Шанхае?

Наверно, это был все-таки не Будда. Наверно, сама природа возмутилась и вмешалась. Эта мысль понравилась Аки: ведь и гигантский карп, прибывший за Ничиреном на необитаемый остров, тоже создание природы.

Придя к такому умозаключению, Аки уснул. Когда он проснулся поутру, мать позвала его помочь ей убрать бамбуковый шест перед домом.

И вот шест уже лежит на земле и Юмико начинает отвязывать от него вымпел с изображением карпа. Аки подбежал и помог матери снять этот стяг с бечевки. Подул сильный ветер, и карп начал биться в руках мальчика, будто живой.

Аки сложил вымпел, отнес в дом и там завернул в кусок самой лучшей рисовой бумаги, которая у него была. Потом он подошел к своему футонуи осторожно положил сверток под подушку.

Мать следила за ним, стоя в дверном проеме. Ее глаза сверкали.

* * *

В этом году Аки получил на свой день рождения два подарка. Первый был от матери: лук из древесины самшита и колчан с ровными, мастерски оперенными стрелами, о которых он мечтал если не всю жизнь, то, по крайней мере, всю зиму. Аки порывисто обнял мать и тотчас помчался во двор испытывать лук. — Аки-чан! — окликнула его Юмико. — Ты ничего не забыл? Здесь ведь для тебя есть еще один подарок.

— Разве? — Он вернулся и подошел к низенькому столику. — От кого же это?

— Там и записка есть, я полагаю, — сказала она, подавая ему сверток. Аки очень осторожно развернул его, почувствовав по тщательности упаковки важность того, что находилось внутри.

Подарок был завернут в семь слоев прекрасной рисовой бумаги, все различного цвета и фактуры. Самый верхний был наиболее толстым и шероховатым на ощупь, самый нижний — тонкий и гладкий, как шелк.

Внутри было кимоно, да такое, какого он сроду не видал: из блестящего материала и с каким-то черным гербом на спине.

Сверху лежал аккуратно свернутый лист рисовой бумаги, запечатанный ярко-красным воском. Мальчик сломал печать. Письмо было написано от руки, четкими и решительными движениями кисти.

«Аки-чан! Уже прошло десять лет, как ты и твоя достойная мать поселились в нашем городе. С тех пор я постоянно слежу, как ты растешь и развиваешься. В твои предыдущие дни рождения я передавал твоей достойной матери деньги, чтобы она купила тебе что-нибудь: ты еще был недостаточно большим для мира, в котором живу я, чтобы передавать тебе подарок лично. Но этот год — особый. Мицунобэ Иеасу». — Сэнсей, -выдохнул Аки.