Да, Босс!
Шрифт:
— Тут согласна.
Я отпила ещё пару глотков мохито. Если Галка добавила в него слишком много рома, значит, сегодня я снова напьюсь — и, между прочим, имею на это полное право. Свадьба у меня всё-таки или нет?
— Слушай, а что муженёк твой говорил о поездке в Польшу? Я не особо расслышала.
— Ну, что через несколько дней мы едем с ним туда по работе. А что?
— Да ничего. Одеться тебе нужно, значит. Упаковать свои прелести.
— Галка, ну только ты не начинай. Адам мне и так постоянно напоминает, что я всего лишь товар, за который он
— И что?
— И ничего. Мне надоел этот эпитет.
— Надоел он ей! Тебе дают огромные деньги за непыльную работёнку. Что ты нос воротишь?
— Галь…
— Ну, что? Давай будем честны друг с другом. С Левандовским тебе вряд ли светит что-то вроде: «И они любили друг друга и умерли в один день». Согласна?
Я поджала губы, глядя на подругу. Она озвучила то, что я и без того знала. Только одно — думать об этом наедине с собой, и совсем другое — убедиться, что мои мысли имеют самое непосредственное отношение к реальности.
— Согласна, — всё же выдохнула я в ответ.
— Ну и всё. Чего тут из себя фифу строить? Или — ещё хуже — честную фифу. О себе нужно подумать в первую очередь.
— Как в этом случае вяжется «упаковка прелестей» с тем, чтобы я думала о себе?
— Известно как. Гораздо приятнее отправиться в путешествие под названием «фиктивный брак» будучи уверенной в себе. С этим же тоже спорить не станешь?
— Не стану.
— Ну и всё. Муж твой денег же тебе дал?
— Дал. И немало.
— Тогда самое время купить ему за его же деньги мозговынос.
— Это как?
— В бутик мы с тобой едем. Бельё покупать. Ну там, кружавчики всякие, шёлк, чулочки.
— Зачем? Ты думаешь, Левандовский прикажет мне в этой поездке устроить ему дефиле «жена без одежды»?
— Мало ли… готовой в этой жизни нужно быть ко всему.
— Хм.
— Никакого «хм». Собирайся, мы едем опустошать ближайшие магазины. Жаль я не взяла номер телефона Юры. Подкинул бы нас сейчас.
— Галка…
– Ну что? Если тебе достался Левандовский, я готова удовольствоваться его юристом. Знать бы, женат он или нет.
Она тяжело вздохнула, после чего отставила бокал с недопитым мохито и указала на дверь.
— Едем! У меня самое подходящее настроение для покупки развратного белья. И ты просто обязана этим воспользоваться.
Глава 17
Адам и сам не понял, как ноги принесли его в незнакомый дворик одного из старых домов в центре города. Остановился, пробегая глазами по всему, что его окружало. Скамейки у подъезда, детская площадка, ряды деревьев по всему ее периметру. И в этот утренний час здесь — только несколько мам и бабушек с детьми.
Он смотрел, как дети носятся по площадке — искренние, непосредственные, беззаботные. Пара малышей, пыхтя от стараний так, что изо рта вырывались облачка пара, пытались скатать из свежевыпавшего снега ком — наверное, чтобы сделать из него снеговика. Однако белый пласт был настолько тонок, что к кому, не меньше, чем снег, лип мусор и старые пожухлые листья. Но детям
Детский смех разбудил в Левандовском что-то бередящее душу, почти забытое, старательно им запрятанное на самые ее глубины. Ему бы развернуться сейчас и уйти, но он продолжал стоять, прислонившись спиной к одному из деревьев. И впервые за много лет позволил себе вспомнить.
Вот он — семилетний мальчишка, первоклассник, очень гордый тем, что у него есть новое пальто, почти как у папы, в котором он чувствовал себя совсем взрослым. Эту обновку сшила мама — Адаму всегда казалось, что нет ничего, чего бы мама не умела. Часто он мог просто сидеть и, как завороженный, наблюдать, как из-под ее пальцев появляются разноцветные аккуратные ряды искусно сплетенной в узор шерсти — будущего шарфа или свитера. Или играть у маминых ног, пока она, напевая, строчила на машинке, создавая вещи, каких ни у кого больше не было. Адам всегда гордился своей мамой, не испытывая никакого сожаления, что львиная доля того, во что был одет — не купленная новая одежка, а сшитая мамой из старых отцовских вещей. Несмотря на то, что жили они достаточно скромно, Адам помнил первые семь лет своей жизни как очень счастливое время.
А потом мамы не стало. И вместе с ее уходом детства не стало тоже.
Отец замкнулся в себе, а Адам — в учебе. Особенно хорошо ему давалась математика. Арифметические задачи понять было гораздо проще, чем то, почему мамы больше нет.
— Ты кто? — ворвался в воспоминания звонкий детский голос.
Адам взглянул вниз — запрокинув голову, на него с интересом смотрел мальчик лет четырех, в синей курточке и белой вязаной шапке со смешным помпоном. Левандовский присел на колени, чтобы быть с ребенком примерно на одном уровне, и задумчиво потер переносицу, думая, как ответить на простейший, казалось бы, вопрос. На пальце бледным белёсым светом сверкнуло кольцо и, покачав головой, Адам честно признался:
— Я — дурак.
Ребенок посмотрел на него серьезно и сказал:
— Это — плохое слово.
— Ты прав, — улыбнулся Левандовский и протянул ребенку руку: — Меня зовут Адам. А тебя?
Маленькая детская ладошка нырнула в его огромную ладонь и Адам осторожно ее пожал.
— А я — Боря.
— Очень приятно, — ответил серьезно Левандовский.
— А ты откуда? — спросил Боря, с любопытством его разглядывая. — Я тебя раньше не видел.
Адам пожал плечами:
— Забрел… случайно.
— Мама говорит, что нельзя уходить далеко от дома одному.
— И это правильно. Но мне можно, я уже большой. — Левандовский поймал себя на том, что все ещё улыбается.
— Боря! — рядом раздался укоризненный голос и подошедшая к ним молодая женщина взяла мальчика за руку. — Не приставай к дяде. Извините, — обратилась она к Адаму. — Он чересчур общительный.
— Ничего, — ответил он, поднимаясь на ноги. — У вас чудесный ребенок.
— Спасибо. — Женщина чуть помедлила, а потом повернулась, чтобы увести сына. — До свидания.