Да будем мы прощены
Шрифт:
– Вполне, – отвечаю я.
Он мне дает конверт из плотной бумаги.
– Копии всех документов, на случай, если кто-нибудь спросит.
А потом, как ни странно, адвокат достает пакетик шоколадных медалей и болтает им у меня перед носом.
– Денежки? – спрашиваю я.
– Вид у вас бледный, – говорит он. – Моя жена купила таких сотню, и почему-то вышло так, что избавляться от них приходится мне.
Я беру пакетик медалей.
– Спасибо, – говорю я. – За все.
– Это моя работа, – отвечает
Где Клер?
Она пропала где-то по дороге. Направлялась домой, потом изменила маршрут. По дороге до нее стали доходить слухи от подруг. Мне был яростный звонок с Гавайев, где самолет застрял из-за неисправности. С обвинениями.
– На чем основаны твои слова? На чужих словах?
– На «Нью-Йорк пост», – отвечает она.
– Там новая статья или запись?
– Да катись ты, – говорит она. – Подальше катись! – И бьет телефоном об стену. – Слышишь? Это я «блэкберри» в стену засадила. Сукин ты сын.
– Ты у меня на спикерфоне, – говорю я, хотя это и неправда. – Мы тут все в больнице – дети, родители Джейн, ее доктор. Очень жаль, что ты так расстроена.
Я вру. Я тут один в бывшей телефонной кабинке. Всю аппаратуру отсюда сняли, осталась просто стеклянная будка. Без питания.
– Катись!
День преддверия. Странное чувство от осознания, что завтра Джейн умрет. В доме звонит телефон, включается автоответчик, и звучит голос Джейн: «Привет, мы сейчас подойти не можем, но если оставите свой номер, мы вам перезвоним. Если хотите позвонить Джорджу на работу, то телефон двести двенадцать…»
Она все еще здесь, в этом доме. Я натыкаюсь на нее, сворачивая за угол, разгружая посудомойку, включая пылесос, складывая выстиранное белье. Просто она вот здесь, подожди секунду, сейчас вернется.
На следующий день в больнице мать Джейн падает в обморок рядом с ее постелью, и все тормозится, пока ее не приводят в чувство.
– Вы можете представить, каково это – принимать такое решение о своем ребенке? – говорит она, когда ее вывозят в кресле в коридор.
– Не могу. Потому-то у меня и нет детей. Нет, поправка: могу. Потому-то у меня и нет детей.
Я это сказал вслух, говоря сам с собой, не отдавая себе отчета в том, что меня слышат все.
– Мы думали, у вас не может быть детей, – говорит сестра Джейн.
– Мы даже не пытались, – отвечаю я не вполне искренне.
Все родственники по очереди прощаются с Джейн наедине. Я последний. У нее на лбу след от помады матери – как индуистская точка «кровь-и-земля». Я целую Джейн. Кожа теплая, но никого там нет.
Эшли идет за каталкой по коридору. Пока ждут лифта, она что-то шепчет на ухо матери.
Мы остаемся, хотя оставаться совершенно незачем. Сидим в зале ожидания для родственников отделения интенсивной
– Пойдемте в кафетерий, – говорю я.
По коридорам быстро снуют люди. У них в руках кулеры «Иглу» с надписями «Человеческая ткань» или «Орган для пересадки – человеческий глаз». Подбегают, пробегают, убегают. В большом окне кафетерия виден прилетающий вертолет. Он садится на парковку и снова взлетает.
Сердце Джейн уехало.
С одной стороны, время будто остановилось, а с другой стороны, будто только время и существенно, люди ускоряются и ускоряются. Куда мы идем, когда все кончено? Куда уходим? С каждым часом, с каждой изъятой частью она уходит все дальше и дальше. Возврата нет. Все. На самом деле все.
– Хорошо, что она может людям помочь. Она была бы рада, – говорит ее мать.
– Сердце и легкие не пропадут, – говорит отец. – Глаза у нее были хорошие, красивые. Может быть, кому-то пригодятся, и будет у кого-то хорошая жизнь, раз уж у нее накрылась медным тазом.
– Не говори так при детях, – напоминает ее мать.
– Я вообще ничего не говорю. Если кто хочет слышать, что я по этому поводу хотел бы сказать, я ему полные уши насыплю.
– Слушаю, – говорю я.
– Не с тобой разговариваю. Ты чмо, ты не меньше виноват, чем твой брат, сука. Засранцы оба.
И он прав. Непостижимо, как это все так кончается.
Муж сестры должен привезти гроб. Он хочет, чтобы я спросил у Нейта, поедет ли тот с ним помочь организовывать. Я спрашиваю, но мальчик не слышит – у него наушники включены. Я его постукиваю по плечу:
– Хочешь принять участие в организации?
Он смотрит непонимающим взглядом.
– В организации. В смысле, планировании похорон. Муж Сьюзен едет в похоронное бюро выбирать гроб – хочешь поехать с ним? Я выбирал для своей бабушки, – добавляю я, будто хочу сказать, что в этом нет ничего плохого.
– Что там надо делать?
– Смотреть гробы, выбрать один, потом подумать, во что должна быть одета мать при этом своем последнем выходе.
Натаниэл отрицательно качает головой.
– Эшли спроси, – говорит он. – Она любит выбирать.
В эту ночь Нейт навещает меня на диване.
– Ты папу гуглил?
– Нет.
– Он не только маму убил. А целую семью.
– Это была авария. С нее все началось.
– Его все ненавидят. Посты о нем – как он всю сеть развалил, каким хамом был на работе – особенно с женщинами. Пишут, что была куча дел о приставании к подчиненным женщинам и коллегам, улаженных втихую.
– Это не ново, – отвечаю я. – Твой отец всегда вызывал у людей сильные чувства.