Да будем мы прощены
Шрифт:
– Занятно, – говорю я.
Меня подмывает рассказать, как я чуть не сорвал собрание «Анонимных алкоголиков», но, учитывая, как он хорошо разбирается в этих шагах, лучше промолчать.
Приносят ужин. Ему – ничего.
– То есть как это – ничего?!
– Вы у меня ни на одно кормление не записаны, но могу вам принести напитки на выбор, – говорит разносчица.
Я открываю крышку на своей тарелке и не могу понять, что там за блюдо.
– Что это? – спрашиваю я.
Женщина заглядывает.
– Это у нас курица в соусе «Марсала».
– Я умираю, –
– Вот несколько меню с сестринского поста. Они всегда себе заказывают доставку.
– Вот это был бы класс!
Он обрадован, более того – вдохновлен.
Я закрываю тарелку крышкой, чтобы не чуять ароматы, и жду, что будет дальше.
– Вы что хотите на ужин? – спрашивает он, проглядывая меню.
– Что угодно, лишь бы не китайское.
Он оживляется, вытаскивает телефон откуда-то из-под подушки или одеяла, начинает набирать. Возможности движения у него ограничены, но его ведет цель. Первым делом он звонит в бургерную и заказывает два чизбургера делюкс с картофельными чипсами и огурчиками. Потом в пиццерию и просит среднюю пиццу-пеперони, звонит в кафе и заказывает рисовый пудинг и крем-соду. Я прошу его добавить парочку батончиков «херши» с миндалем. А потом приемщик заказов из магазина говорит, что за доставку двадцать долларов, и мой сосед говорит тогда, что даст курьеру еще пятьдесят на чай, если тот заедет в винный магазин за вполне определенной бутылкой виски. Приемщик говорит, что сам доставит.
– И если я заказал больше, чем могу съесть, что с того? Я умираю, и об остатках мне нечего беспокоиться. Могу я вам заказать что-нибудь особое, что-то такое, за что вы умереть готовы, простите за каламбур?
Когда-то я любил икру, свежие сырные блинчики, шоколадные эклеры, и были лет этак сорок назад пончики, которых мне никогда не забыть. Апельсиновое печенье-хворост в холодное утро возле магазина на президентских выборах семьдесят второго года было так близко к совершенству, как может быть близка к нему любая еда. Но дело в том, что сейчас я лежу в больнице и ни к каким вообще кулинарным изыскам меня не тянет.
– Спасибо, – говорю я. – На ваш вкус что-нибудь.
Мы ждем. Интересно, они вспомнят про кетчуп и горчицу? Не надо ли им позвонить напомнить про майонез? У нас, как выясняется, общая любовь к майонезу, и сосед меня спрашивает, случалось ли мне хоть раз есть картошку по-бельгийски, зажаренную до хруста, посоленную, жуть до чего горячую, макая в соус? Ага, говорю я, и описание очень хорошее.
Ждать приходится дольше, чем можно было бы подумать. Надо проехать по больнице, объясняться внизу с охраной (там заставят открывать чизбургеры?), потом лифты, коридоры.
– Не могли бы вы мне достать штаны из шкафа? – спрашивает сосед. Я медленно встаю и начинаю двигаться к шкафу, волоча за собой штатив капельницы, провода и левую ногу, которая не хочет работать в полном объеме. – Посмотрите у меня в кармане.
Карманы у него набиты наличкой – пачки двадцаток и бумажник с дорожными чеками,
– Да, кажется, вы совсем разорены, – говорю я, пытаясь пошутить.
– Последнее время я, выходя из дома, не забывал подойти к банкомату. Никогда не знаешь, что может случиться, и если что, то нет ничего хуже, чем оказаться без денег. Живем мы в экономическом обществе и умираем в нем же: куда бы ты ни шел, а подмазывать надо. Смысла нет катиться вниз и получать при этом паршивый сервис. Я свои похороны оплатил еще много лет назад. Хотите евро? Возьмите их себе.
– Я никуда не собираюсь ехать, – отвечаю я, возвращая иностранную валюту ему в карман.
Мы держим пари, сколько времени займет дорога у каждого курьера. Я выигрываю с результатом тридцать восемь минут, и когда привозят чизбургеры, сосед мне вручает сто баксов «как премию». Пицца появляется почти сразу за ними.
– Никогда еще не возил пиццу пациентам, это клево, – говорит курьер. – В смысле, только если вы не заразны.
Последним прибывает курьер из кафешки.
– Простите, что так долго, – говорит он. – Надо было найти кого-нибудь, кто меня пропустит, – говорит он.
И передает пакет с товаром, а также бутылку виски. Сосед отделяет от пачки еще сотню для уплаты долга и предлагает парню выпить.
– Я пас, – отвечает курьер. – Мне обратно на работу надо. Но любопытно мне, что же у вас за болезнь такая, если вы прямо на больничной койке рисовый пудинг и скотч заказываете.
– А я умираю, – отвечает мой сосед. – И знаешь, что поразительно? Вот сегодня я чуть не умер на самом деле, здешние уже смирились, и это было очень интересное чувство – когда я выжил. Не то что будто я буду жить вечно, а что помирать – это нормально. – Он замолкает, повторяет снова: – Я умираю. И сегодня повторяю это чаще, чем раньше, и вдруг это оказалось просто фактом, вот чем-то таким, что есть. Как ожидаемая кульминация в кино.
– Так все мы умираем, – говорит курьер. – В смысле, рано или поздно все там будем.
Разносчица больничной еды приходит забрать поднос. Задерживается на секунду ради ломтя пиццы и нескольких чипсов.
Я с удовольствием ем чизбургер. Он как раз нужной степени резиновости и хрусткости, прорезанной солеными чипсами и кисловатой остротой огурчиков. И уже далеко за чертой сытости беру себе кусок рисового пудинга и наполняю две синие больничные чашки виски.
– Лед тебе нужен? – спрашиваю я.
– Соломинку. Соломинку бы – это было бы здорово, да.
Мы приподнимаем изголовье его кровати и с удовольствием засасываем виски.
– А вот я бы не против кусочка шоколада, – говорит он.
Я ему протягиваю целый батончик:
– Ни в чем себе не отказывай.
С набитым брюхом, отрыгивая жареной картошкой и огурцами, таща за собой штатив капельницы, я выношу мусор в коридор и засовываю в урну на другом конце этажа. Сестры радуются, глядя, как я здорово приспособился, волоча парализованную ногу и щеголяя одним халатом, надетым спереди, другим сзади, – шикарный способ прикрыть задницу.