Да будем мы прощены

Хоумс Э. м.

– Могу тебе ее обратно забросить, – говорит Нейт.

– Так сойдет, – отвечаю я, карабкаясь вверх. Носок скользит.

– Это папины туфли? – кричит мне Нейт.

– Да, – отвечаю я вниз.

– Прикольно.

Я отворачиваюсь, все внимание теперь на стену. Ругаюсь вполголоса, заставляя себя лезть все выше.

И угадайте, что там лежит наверху? Блин, черт побери – ЗОЛОТОЕ ЯЙЦО. Не шучу: золотое яйцо – фаянсовая, черт бы ее побрал, свинья-копилка. И проблема: как доставить это вниз? Как нести такую хрупкую штуку, если нужны обе руки, а не только ноги? Я засовываю ее в штаны. Висит там, как у коня,

и мотается это золотое яйцо, пока я по веревке спускаюсь вниз. Нейт стоит со слезами на глазах, и мне ничего не остается, как расстегнуть штаны, достать яйцо и отдать Нейту – как некое подношение. Он меня обнимает и плачет. А я ощущаю вкус победы и пота, и это восхитительно. На какой-то сверкающий миг я в экзальтации!

Через двадцать минут у меня пульсирующая боль в голове, походка избитого ковбоя и отчетливое отсутствие ощущений в трех пальцах. Присев на унитаз, еле-еле потом встаю. Спрашиваю у Нейта, есть ли у него тайленол, и он говорит, что надо у школьной медсестры спросить.

– Бог с ним, – бурчу я, и мы идем в главное здание, где подают херес и сырные кубики.

Я выпиваю слишком много. Если честно, так любая доза хереса это уже слишком много. Голова болит сильнее.

– Выпей колы, – предлагает Нейт, и он прав.

Я выпиваю две банки колы и съедаю полфунта сыра, показываю свою медаль каждому, кто согласен слушать рассказ об инсульте и чудесном исцелении.

– А теперь что? – спрашиваю я, когда коктейльный час заканчивается.

– Идем ужинать в «Ревейджед фоул», – отвечает он так, будто это само собой разумеется. – Ты столик заказал?

Я смотрю как баран.

– Мы всегда туда ходим ужинать, – говорит Нейт.

Интонация у него такая, что деваться некуда. Решено и подписано.

– Не вопрос, – говорю я. – Все под контролем.

Из кабинки мужского туалета я звоню в «Ревейджед фоул». Слышится неприятное эхо в трубке.

– Ничего нет, – отвечает мне женщина. – Все заказано. До понедельника – ничего.

Нейту я не говорю – некоторые вещи лучше узнавать лично, – но по дороге туда мой и без того хилый организм предчувствует какой-то стресс и гадает, что же должно случиться.

Мы приходим, я включаю дурака. Сообщаю хостессе свою фамилию.

– Сейчас посмотрю, – отвечает она, и я начинаю нервничать:

– У нас заказано. Мы сюда каждый год приезжаем. Сколько уже? – поворачиваюсь я к Нейту.

– Четыре, – отвечает он, глядя на ботинки.

– Вот уже не менее четырех лет мы сюда приходим, в один и тот же день. И я всегда заказываю столик. – Я начинаю возмущаться – девушка совершенно не реагирует: отвечает кому-то по телефону, я прямо перекрываю ее речь: – Мы думали, что можем на вас положиться.

Она приподнимает палец, будто переводя разговор со мной в режим удержания. У меня голос становится громче, настроение меняется.

– У тебя лицо как у папы, – говорит Нейт.

– Всегда или вот сейчас?

– Вот сейчас.

– Настроение паршивое.

– Хочешь, брось меня тут? Ты пойди, разберись со своей головной болью, а я к кому-нибудь пристроюсь за стол.

– Не вариант, – отвечаю я. – Слушай, может у человека на минутку испортиться настроение? На меня сегодня много навалилось.

Я не могу начать объяснять, как и почему, но шум, успех, блеск этого прекрасного сияющего

дня меня гнетут. Все было так чудесно, что меня от этого тошнит, и я не могу объяснить Нейту и его приятелям, что само оживление, заразительная энергия их юности, манящие перспективы будущего – все это для меня чертовски депрессивный фактор.

– Как скажешь, – говорит он, и я чувствую, как он уходит, испаряется, оставляя пустую оболочку.

Хостесса заканчивает телефонный разговор, поворачивается и уходит. Меня подмывает броситься за ней – куда это ты, посреди разговора? Издеваешься надо мной на глазах у мальчишки?

Злость во мне кипит. Не говоря ни слова, я разрываю ее на части, сам удивляясь отвратительной ясности мыслей. Она исключительно непривлекательна – гротескна. До невозможности гордится тем, что кто-нибудь назвал бы хорошей фигурой, одета поэтому в изумрудное платье, слишком тугое, с глубоким вырезом, и буфера вываливаются. Не на хостессу похожа, а на уличную проститутку, на торговку наркотиками. Губы широкие и толстые, смазанные дешевым розовым дерьмом с блестками. Поры огромные, черные, каждая как отдельная выгребная яма, черная с черной головой. Из меня рвутся слова: «Не надо мне тут рассказывать, что вы забыли забронировать столик по заказу месячной давности. Какой вообще в этом смысл, в бронировании, если вы за ним не следите?» – и тут я вспоминаю, что ничего на самом деле не бронировал, и представляю себе, как вываливаю на нее вазочку мятных конфеток, опрокидываю стакан с зубочистками, рекомендую сливочный соус засунуть себе в одно место, а потом мы с пацаном уезжаем в какую-нибудь тошнотную забегаловку за двадцать пять миль отсюда.

Я себе все это представляю и слышу голос Нейта:

– У тебя сейчас такая же противная рожа, как у папы.

Эти слова жалят, ранят глубоко. Не хочется мне, чтобы он думал, будто мы с Джорджем – слабоумные двойники. Не хочу, чтобы он догадывался, что творится у меня в голове.

– Ты как себя чувствуешь? – спрашивает Нейт.

– Вроде нормально. А что – я что-то не то делаю?

Я подумал, не стал ли я мыслить вслух.

– Похоже, задумался.

– Я сегодня не подремал днем. После инсульта я каждый день сплю. Как объяснил доктор, мозг был поражен, и теперь ему нужно время восстановиться.

Хостесса возвращается, ведя с собой приземистого усатого мужчину, который тут же здоровается со мной за руку.

– Извините за задержку, мы не были уверены, что вы придете. Естественно, стол для вас зарезервирован. Сюда, пожалуйста.

Лучше все просто не могло кончиться.

Я копаюсь в кармане, и когда этот человек усаживает нас, я ему сую двадцатку.

– Ты и правда бронировал? – спрашивает Натаниэл.

– Наверное, это твоя мама заранее забронировала. Она была очень организованная.

Официантка не успела еще к нам подойти принять заказ напитков, как Натаниэл наклоняется ко мне через стол.

– Для сведения, – говорит он, – есть традиция: ты мне пиво заказываешь.

– Ты несовершеннолетний.

– Традиция, – повторяет он. – Заказываешь ты, пью я.

Я осматриваюсь. Ни за одним столом никто из детей пива не пьет.

– Мозги мне паришь, – говорю я.

Он молчит.

– Лучше бы ты со мной по-честному, – говорю я. – Это окупается.

– Ладно, – говорит он. – Мне хочется пива.