Да, та самая миледи
Шрифт:
Знаю и неплохо знаю, а с некоторыми частями его тела знакома значительно лучше, чем желала бы…
– Простите, сударыня, – женщина оказалась довольно зоркой. – В качестве кого Вы его знаете?
– Он мой друг, – поведала я, честно хлопая ресницами.
– Вы меня обманываете, сударыня, Вы были его любовницей! – гневно и печально сказала незнакомка.
Так, пожалуй, это долгожданная встреча. Пути Господни неисповедимы, думала ли я, кого обнаружу в захолустном монастыре?
– Это Вы были любовницей д'Артаньяна! – с нажимом сказала я, глядя на уже не незнакомку.
– Я?
– Да,
Женщина вскочила.
– О, не отрицайте этого! Говорите же! – усилила я нажим.
– Ну что ж! – залилось краской ее кроткое лицо. – Да, сударыня! Значит, мы соперницы?
Да никогда! Не могут соперничать овечка и овчарка!
Ну и кроме того, усы д'Артаньяна кажутся неотразимыми только женщинам, у которых застежки платья спереди [12] …
Но госпожа Бонасье разревновалась не на шутку. Лицо ее пылало, в глазах стояли слезы.
12
Знатные дамы, имеющие прислугу, обычно носили платья с застежками на спине; женщины, одевающиеся сами, были вынуждены носить платья с застежкой спереди
– Признайтесь же, сударыня! – срывающимся голосом произнесла она. – Вы его любовница! Или, может быть, Вы были его любовницей прежде?
– О нет! – яростно воскликнула я. – Никогда! Никогда! Слишком большая честь для этого подлеца!
– Я верю Вам, – сразу успокоилась госпожа Бонасье, услышав, что ее обожаемый д'Артаньян не числил меня в своих любовницах. – Но отчего же Вы так вскрикнули?
– Как, Вы не понимаете?
– Как я могу понять? – растерялась госпожа Бонасье. – Я ничего не знаю.
– Вы не понимаете, – воскликнула я, всплескивая руками, – что господин д'Артаньян поверял мне, как другу, свои сердечные тайны?
Он ведь такой ранимый и чувствительный, наш д'Артаньян, и долгими вечерами в особняке на Королевской площади плакал у меня на плече, рассказывая про свою загадочно исчезнувшую любовь. Он был так верен Вам, госпожа Бонасье, так верен, что тут же составил лихой планчик, как немного утешиться от потери любимой, после чего просочился в один дом и совратил там служанку, чтобы обладать ее красавицей госпожой, которая ему приглянулась. Но Вы не волнуйтесь, дорогая госпожа Бонасье, пока Вы томились в тюрьме, сердце его все время принадлежало только Вам, хотя он и делал настойчивые попытки спихнуть его мне. Вот такие сердечные тайны.
– В самом деле? – счастливым голосом воскликнула кастелянша королевы.
– Вы не понимаете, что мне известно все: Ваше похищение из домика в Сен-Клу, его отчаяние, отчаяние его друзей и их безуспешные поиски. И как же мне не удивляться, когда я вдруг неожиданно встречаюсь с Вами, с Вами, о которой мы с ним так часто говорили, с Вами, которую он любит всей душой и которую он заставил меня заочно полюбить! Ах, милая Констанция, наконец-то я нашла Вас, наконец-то я Вас вижу!
– О, простите меня! Простите! – заливалась слезами госпожа Бонасье. – Я так люблю его!
Мы обнимались, как две сестры после долгой разлуки. Боже, какая пошлость!
Вы
Я не убивала госпожу Бонасье, это было совершенно излишним, достаточно посмотреть на ее руки и ноги.
Бедная Констанция была галантерейщицей, и этим все сказано.
Господин де Ла Фер, так никогда и не понявший, что же такое женщина, по прошествии лет, вспоминая эти события и излагая их красивым почерком в тетрадке, решил поправить жизнь и устроить Констанции душераздирающий, прекрасный и трагичный конец, раз уж все равно, как он считает, меня нет на свете, какой с чудовища спрос…
Наверное, он слишком хорошо обо мне думал.
Я куда страшнее, чем он воображает. Именно в Бетюне меня один-единственный раз с полным правом можно назвать демоном.
Я не стала убивать госпожу Бонасье… Зачем делать чужую работу? Тратить очень дорогой и, поверьте, трудно доставаемый яд? Достаточно немного подождать, чтобы это сделал сам господин д'Артаньян. Честолюбивый, тщеславный, искренне любящий свою прелестную Констанцию д'Артаньян.
И мое доброе сердце истекало сладкой отравой мстительного наслаждения, когда я слышала, как она изливалась в своей горячей любви к гасконцу:
– О, как я люблю его, как люблю! За него я готова вытерпеть самые лютые испытания! Он – весь смысл моей жизни, мое дыхание, стук моего сердца. Значит, Вам известно, сколько я выстрадала, потому что он говорил Вам, как сам страдает! Но страдать ради него – блаженство!
– Да, блаженство, – охотно поддакивала я, думая: «Милая малютка, посмотрим, как через полгода потускнеют твои блестящие синие глазки, поникнет вздернутый носик, или я не миледи, у ног которой лежали толпы кавалеров. Люби его крепче, люби… Забывай себя, отдавайся вся… И однажды ты увидишь, как легко перешагнут через твою любовь… Вот это и будет самая страшная кара для тебя и моя месть для него, несчастная овечка… Потому что ни он, ни ты не знаете жизни, как знаю ее я… Я пожалела Фельтона, тебя я не пожалею. Ты любишь его, и он любит тебя, сейчас самая страшная буря с громом и молниями не оторвет вас друг от друга, но подожди, нудный мелкий серенький дождик размоет нерушимый мост между двумя сердцами, обрушив твое чистое, верное сердце в пропасть. Не хотела бы я быть на твоем месте… Люби его крепче, малютка!»
– И к тому же мои мучения скоро кончатся, – щебетала госпожа Бонасье. – Завтра или, быть может, даже сегодня вечером я его опять увижу, и грустное прошлое будет забыто.
– Сегодня вечером? Завтра? – Эти слова вывели меня из задумчивости, я опять включилась в разговор: – Что Вы хотите этим сказать? Вы ждете от него какого-нибудь известия?
– Я жду его самого, – горделиво воскликнула Констанция.
Так рано встречаться с д'Артаньяном в мои планы не входило.
– Его самого? Вы ждете д'Артаньяна сюда?