Да, та самая миледи
Шрифт:
Измазанная мокрой землей, замерзшая и смертельно уставшая, я лежала в неглубокой лощинке на той стороне реки.
Я все-таки победила, я живу.
С того берега реки я наблюдала, как уходят мушкетеры с места казни. Жерар должен был доехать с ними до Бетюна, а затем, убедившись, что они покинули город, вернуться за мной. Недоступным светом манили окна одинокого домика. В лампе оказалось больше масла, чем я думала.
…Когда я появилась на пороге его дома, Жерар понял меня с полуслова.
«Ну что же, –
И мы составили небольшой план.
Нетрудно было предугадать, что раз за дело взялся мой внезапно оживший супруг, то следует ожидать очередной красивой глупости.
Человек не меняется, и граф де Ла Фер, как обычно, пошел по самому простому пути, не утруждая себя излишней работой. За все эти годы мысль проверить, за какое все-таки преступление получила клеймо законная супруга, так и не посетила его благородную голову.
А вот устроить собственный суд – это вполне в его духе.
Он охотно поверил бы любому подвернувшемуся свидетелю моих злодеяний, лишь бы они соответствовали тому представлению обо мне, какое он вынес в одну секунду после того, как на той охоте платье сползло с моего плеча.
Мы с Жераром рассуждали так.
Пачкать руки собственным исполнением приговора ни граф де Ла Фер, ни его друзья не станут.
Поэтому они должны неминуемо обратиться за помощью к местному палачу, коим и был мой брат, единственный палач на всю округу. Ведь это ремесло, хоть и дает постоянный доход, к числу жалуемых гражданами не относится.
Это обстоятельство и давало мне возможность надеяться, что я благополучно выйду из игры, как решила.
А если палач окажется еще и заинтересованным в казни человеком, доверие к нему резко возрастет. Ужасы, рассказанные Жераром в дополнение к обвинениям мушкетеров, должны были укрепить веру судей в мое закостенелое злодейство, убить всякое сомнение и дать им окончательное право приговорить меня к смертной казни.
Придумать собственную казнь было просто, но как сложно воплощать в жизнь то, что придумал!
Не раз и не два волосы на голове вставали у меня дыбом и холодный пот тек по спине: а вдруг я неправильно оценила моих противников? Может быть, я думаю о них лучше или хуже, чем они того заслуживают? Может быть, стоит продолжить бегство, уехать в Париж, уехать под Ла-Рошель к кардиналу, покинуть страну, укрывшись в Брюсселе или Антверпене?
Но это было бы лишь оттягиванием конца, а нужно раз и навсегда завершить партию. Ради будущего моих детей я должна, должна была пройти через это, как бы не кричала от ужаса моя душа. Раз другого пути найти не смогла.
И только тогда, когда в окне одинокого домика у маленькой речки Лис, где я ждала и чувствовала, как горит на плече моя лилия, показалось мертвенно-бледное лицо графа де Ла Фер, тогда я поняла, что кости выпали из стаканчика шестерками вверх…
Простуду в этой мокрой лощинке я заработала жестокую.
Съежившись под тоненькой мантильей, подобрав ноги и обхватив себя руками, я ждала, прижавшись к стволу дерева. Некстати разнылось ножевое ранение. Ветер переменился,
Смертельный страх вырывал меня из забытья, я видела сквозь занавес дождя тусклый огонек на той стороне, поникшую мельницу, провисший над водой канат парома. «ЭТО уже случилось» – успокаивалась я до нового приступа сна.
Наконец на реке послышался плеск. Приближалась лодка. С безразличным удивлением я поняла, что уже утро, серое и дождливое.
Жерар поднял меня на руки, перенес в лодку. Накрыл тяжелым грубым плащом.
Начался обратный путь с того берега.
С трудом переставляя ноги, поддерживаемая Жераром, я добралась до домика. Лампа там потухла, и камин давно погас. Сквозь раскрытую дверь и разбитое окно ветер закидывал во внутрь его дождевые капли.
Я прошла к столу и села на тот самый табурет. Уронила голову на столешницу. В голове звенело и кружилось. Было очень холодно.
– Я не смог достать карету, – сказал Жерар, – придется ехать верхом. Держись, я понимаю, что тебе плохо.
Я с трудом подняла голову и молча кивнула.
Жерар, обращаясь со мной так уверенно, как может обращаться только палач, которому отходят после казни одежды преступника, стянул с меня мокрое и грязное платье.
Затем куда менее уверенно начал натягивать на меня мужской костюм. Вскоре это занятие ему надоело, он постучал себя по лбу, достал откуда-то фляжку и заставил выпить меня обжигающей горло гадости, верно, из тех, что пьют наши моряки.
Я чувствовала, что его лекарство прожгло мне дыру в желудке, но зато стало тепло, я смогла одеться почти сама.
Жерар усадил меня на коня, вскочил на другого.
Под разочарованный шум дождя мы покинули одинокий домик у реки.
Как мы добрались до Бетюна, я не помню – лихорадка завладела мной целиком. Брат снял меня с седла и внес в домик с багровыми стенами.
Там я провела около месяца, выкарабкиваясь из болезни.
Жерар уничтожил свои многолетние запасы трав, ромашки, шалфея и прочих, что свисали пучками с потолка его кабинета. Все они превратились в отвары, которыми он потчевал меня в качестве лекарств. Никто не знал, что в доме палача находится еще кто-то, ни один ученый медик не приложил руку к течению моей хвори, наверное, поэтому я благополучно выздоровела.
За это время Жерар, нывший, что по моей милости он лишился отличного черепа, который был бы украшением скелета, над коим он трудился, достал новый, и укомплектованный всеми костями скелет во всей своей красе занял место около его стола.
Новый череп улыбался так же дружелюбно, как и старый.
Прекрасно было находиться в выключенном из жизни состоянии, но надо было предупредить Его Высокопреосвященство, что мне пришел ужасный конец.
Шестого числа следующего месяца я отправила кардиналу небольшое письмецо.