Да – тогда и сейчас

Бет Кин Мэри

– Нет, – ответила Кейт. – А в чем дело? Ты его потерял?

– Кажется. И по-моему, мама сегодня утром тоже его искала.

Кейт опустилась на сиденье, поджав под себя ноги.

– Мы таскали его на валуны. А, точно: еще мы его запускали. Ты его с тех пор найти не можешь?

Сугробы подтаяли под солнцем, и они смогли пустить корабль в ручеек, стекавший от дома Кейт на проезжую часть.

– Нет, вроде бы он позже потерялся.

Кейт повернулась к Питеру и в упор уставилась на него своими громадными карими глазами. Это было как смотреть в мутную воду, которая постепенно становится прозрачной как стекло. Были времена – в детском саду или, может, в первом классе, – когда они до хруста стискивали друг другу ладони, мерились, у кого они длиннее и толще, устраивали поединок на больших пальцах, и всякий раз

Питер замечал – стоит Кейт оказаться с ним лицом к лицу, как что-то в ней утихает, успокаивается. Впрочем, из поединков на пальцах они давно выросли. Кейт откинула волосы со лба и заправила за уши. Ее уже окликнули с другого конца автобуса.

– Ты теперь влип?

– Нет, ничего страшного, – ответил Питер и принялся ковырять ногтем болячку на пальце.

– Но лучше бы нам его найти?

Питер пожал плечами:

– Ну да.

Кейт давно заметила, что, когда речь заходит о родителях, Питер становится странно неразговорчивым. Только один раз, когда они сидели на валунах, – Кейт натянула на голову черные колготки, чтобы их чулки свисали до пояса, словно косы, – она осторожно намекнула, что его мама не такая, как другие. Незадолго до того миссис Стенхоуп у них на глазах заехала во двор, припарковалась, вышла из машины и бросилась в дом, не глядя по сторонам, ни с кем не здороваясь. Мама Кейт полола клумбу. Мистер Мальдонадо красил свой почтовый ящик. Живший через два дома мистер О’Хара копал ямку для деревца. Он заранее пригласил соседских ребятишек помочь засыпать ямку землей, пока он будет устанавливать саженец.

– Почему твоя мама такая? – спросила Кейт.

Маленькие дворики тонули в тени деревьев. Сквозь их ветки поблескивало клонящееся к закату солнце, завел свою песню хор цикад, и Питер чувствовал, что скоро его загонят домой. А он так надеялся, что мистер О’Хара позовет его помогать с саженцем раньше, чем вернется мама.

– Такая – это какая? – спросил он, немного помолчав.

В ту пору они с Кейт учились во втором классе, их только что допустили к первому причастию. Питер развел ладони, словно в молитве, наклонился над высокой травой, что росла между валунами, – недостижимая для косилки, как ни бранился мистер Глисон, пытаясь ее туда протиснуть, – сложил ладони и поймал кузнечика. Прижал ему крылышки большими пальцами, поднес к лицу Кейт, чтобы та рассмотрела хорошенько, и ощутил на запястье ее теплое дыхание. Они пытались поймать кузнечика все лето, уже почти сдались, и вот теперь он наконец попался.

– Ну… такая. Ты же понимаешь.

Но только он не понимал. Да и Кейт толком не понимала. Так что оба не стали продолжать этот разговор.

С Сентрал-авеню автобус свернул на Вашингтон-стрит, потом на Джефферсон-стрит, потом на Мэдисон-стрит, а когда он протарахтел мимо берквудских сосен, Питер увидел свой дом.

– Будем играть в снежки, – сообщила Кейт, перегнувшись через него, чтобы посмотреть в окно. Многие ребята достали ланчбоксы и принялись жевать. Автобус наполнился запахом чипсов и фруктовой газировки. – Две команды. Двадцать минут на заготовку снарядов, и начинаем.

Автобус подскакивал на ухабах, школьников то подкидывало на сиденьях, то швыряло вбок. Перед глазами Питера мелькнули деревья, небо – и бордовое пятно. Мамина машина. Кейт тоже ее заметила.

– Слушай, но спросить-то можно? – предложила она. – Вдруг разрешит?

– Угу, – буркнул Питер.

Автобус остановился, и дети один за другим выскочили наружу.

– Может, и разрешит, – пробормотал Питер, надевая рюкзак.

Тучи, подсвеченные солнцем, зловеще мерцали. Кейт на мгновение остановилась, будто что-то забыла, и побежала к дому.

Питер нашел маму в полутемной кухне. Она срезала желтые шкурки с куриных ножек, пачкая манжеты о сырое мясо.

– Ты ведь с этим справишься? – спросила она не оборачиваясь.

На часах было двадцать минут первого. До ужина оставалось не меньше шести часов. Обычно во время готовки мама собирала волосы на макушке, но сейчас они в беспорядке свисали вокруг лица. Питер поглядел на мамины опущенные плечи, пытаясь угадать, что у нее на уме. Снял с плеч рюкзак, расстегнул куртку. Накануне за ужином мама не съела ни крошки, и папа все поглядывал на нее, пока тягомотно рассказывал, что было на работе. Потом он налил себе выпить, встряхнул стакан,

погремев кубиками льда на дне. Мама ежилась и прикрывала глаза, словно ей было больно на что-то смотреть. Но перед ней были только Питер и папа. Только Питер и папа, которые сидели за столом и разговаривали о том, как прошел день.

– Мама не очень хорошо себя чувствует, – заметил Брайан Стенхоуп, когда она отправилась на второй этаж – прилечь. Казалось, он и не заметил, что Энн встала из-за стола, но как только она ушла, налил себе еще, разрезал печеную картофелину и намазал ее маслом. – Она же целый день на ногах, понимаешь? Это тебе не в конторе сидеть.

Отец потянулся за солью.

– Ты ведь тоже целый день на ногах?

– Ну, не то чтобы целый, – возразил Брайан Стенхоуп. – И вообще, у женщин все по-другому. Им нужно… ну не знаю.

Питер подумал, не происходит ли с мамой то же, что с Рене Отлер, которую отпустили в уборную посреди урока. В автобусе Кейт отказалась это обсуждать, но, когда они встретились на валунах, объяснила, что, хотя с мальчишками о таком не говорят, накануне у Рене началось «сам знаешь что» прямо на игровой площадке, и медсестра показывала ей, что делать с прокладкой. У остальных девчонок, насколько Кейт было известно, «сам знаешь чего» пока не началось.

– У меня, наверное, у последней начнется, – констатировала она, натянула футболку на грудь и, глянув на нее, досадливо поморщилась – смотреть было особо не на что.

Когда Кейт произнесла слово «прокладка», Питера словно током ударило, щеки запылали. Кейт посмотрела на него с любопытством:

– Ты же знаешь, что такое месячные?

– Конечно, справлюсь. Вот так? – Питер поддел скользкую куриную шкурку.

На кухне стояла такая темень, что запросто можно было перепутать миски, одну со взбитыми яйцами и другую с горкой панировочных сухарей. Мама ушла в спальню, а Питер принялся за дело, стараясь двигаться в таком же темпе, что и она. Смазал противень маслом – он видел, как мама это делает, – и разложил на нем обвалянные в сухарях куриные ножки. С улицы доносились голоса – ребята уже собирались. Питер вымыл руки и немного постоял, прислушиваясь к тиканью разогревающейся плиты. Мельком взглянув на улицу через стекло задней двери, он успел заметить красно-синюю куртку Ларри Макбрина, который сломя голову несся по лужайке за домом Глисонов. Там наверняка были и Мальдонадо, и обе сестры Кейт, и Диллсы, и близнецы Френкель, которые ходили в муниципальную школу. Все.

Надо найти этот корабль и показать маме, что он цел и невредим. Она была такой счастливой, когда вручала ему подарок. Вместе они изучили прилагавшийся к кораблику сертификат, и мама сказала, что они пойдут в библиотеку и возьмут книгу о Фрэнсисе Дрейке. Или о резьбе по дереву. Или о судостроении. Или три книги сразу. Вечером, когда Питер хотел достать из холодильника пакет молока, она обняла его крепко-крепко, как раньше, когда ему было лет пять-шесть, и прошептала на ухо, что кораблик стоил шестьсот долларов, не считая семидесяти пяти долларов за доставку. А потом сделала испуганные глаза, как будто нечаянно проболталась, а вовсе не умирала весь день от желания рассказать ему это, и Питер понял, что папе говорить нельзя. Мама нашла корабль в каталоге, забытом кем-то в больничной палате, и решила, что у ее сына непременно должен быть такой. Она всегда знала, что родит сына, и любила представлять, как он играет с моделью корабля. Ее сделали в Лондоне, многозначительно продолжала мама с озорным блеском в глазах. Она прожила там целых два года, но это было очень давно. Там столько всего чудесного! Чего ради она переехала в Нью-Йорк? Уже и не вспомнить. Из-за работы? Или кто-то вбил ей в голову, будто жизнь в Нью-Йорке лучше? Питер все это уже слышал. Когда мама бывала в разговорчивом настроении, она всегда возвращалась к этой теме. И ему всякий раз делалось не по себе. Из маминых слов выходило, будто она совершила трагическую ошибку. Свернула на дороге жизни не туда и будет жалеть об этом до конца своих дней. Но ведь выбери она другой поворот, у нее не было бы Питера. А Питер был рад, что появился на свет. И маму он любил. Она была самой красивой мамой на свете, особенно когда нарядится и вымоет голову. Но это все пустяки, сказала мама с мечтательной улыбкой. Хорошо, что тебе понравился корабль. Значит, ты умный мальчик и у тебя хороший вкус.