Да здравствует весь мир ! (О Льве Толстом)
Шрифт:
Прежде всего таких образов у него до странности мало. В княжне Марье Болконской характерна религиозная созерцательность, а не деятельная любовь. В деятельной любви она ни горяча, ни холодна. Наташа, например, горячо поддерживает своего мужа Пьера в его замыслах деятельности на благо людей. Марья отрицательно относится к такой деятельности, и вот почему: "Пьер говорит, что все страдают, мучаются, развращаются и что наш долг помочь ближним. Разумеется, он прав, но он забывает, что у нас есть другие обязанности ближе, которые сам бог указал нам, и что мы можем рисковать собой, но не детьми". (Это бог-то указал, говорящий так ясно и определенно: "враги человеку домашние его".)
Есть, далее, в "Воскресении"
Остаются Варенька в "Анне Карениной" и Соня в "Войне и мире".
Варенька - образец самоотвержения. Она никогда не думает о себе, спешит всюду, где нужна помощь, ухаживает за больными, - всегда ровная, спокойно-веселая. Кити, брошенная Вронским, знакомится с нею за границей. "На Вареньке Кити поняла, что стоило только забыть себя и любить других, и будешь спокойна, счастлива и прекрасна. И такою хотела быть Кити. Поняв теперь ясно, что было самое важное, Кити тотчас же всею душою отдалась этой новой, открывшейся ей жизни".
Но тускла, сера и безжизненна душа Вареньки. Когда-то Варенька любила. Мать любимого человека была против их брака. он женился на другой. Варенька рассказывает про это Кити, "и в красивом лице ее чуть брезжил тот огонек, который, Кити чувствовала, когда-то освещал ее всю". Теперь же она "одинокая, с грустным разочарованием, ничего не желающая, ничего не жалеющая. Она была похожа на прекрасный, хотя еще и полный лепестков, но уже отцветший, без запаха цветок... Ей недоставало того, чего слишком много было в Кити, - сдержанного огня жизни".
Обидное, унизительное отсутствие этого огня жизни сказывается и в коротком, трагикомическом романе Вареньки с Кознышевым. Во время прогулки за грибами они пытаются объясниться друг другу в любви, но у них, как выражается Кити, "не берет".
"Кознышев повторял себе слова, которыми он хотел выразить свое предложение, но вместо этих слов, по какому-то неожиданно пришедшему ему соображению, он спросил:
– Какая же разница между белым грибом и березовым?
Губы Вареньки дрожали от волнения, когда она ответила:
– В шляпке почти нет разницы, но в корне.
И как только эти слова были сказаны, и он, и она поняли, что дело кончено, что то, что должно было быть сказано, не будет сказано"... Они возвращаются с прогулки с пристыженными лицами, оба испытывают одинаковое чувство, подобное тому, какое испытывает ученик после неудавшегося экзамена... "Левин и Кити чувствовали себя особенно счастливыми и любовными в нынешний вечер. Что они были счастливы своею любовью, это заключало в себе неприятный намек на тех, которые того же хотели и не могли, и им было совестно".
"Хотели того же и не могли"... И вот в результате - самоотвержение, забыть себя и любить других. Это дает "завидное спокойствие и достоинство"... Но какая цена этому самоотвержению? Художник как будто всеми словами готов повторить то, что раз уже сказал устами Оленина: "самоотвержение - это убежище от заслуженного несчастия, спасение от зависти к чужому счастью".
Соня, кузина Наташи Ростовой, тоже полна самоотвержения. Она покорно отказывается от прав своих на Николая Ростова, живет в семье бывшего жениха, ухаживает за его детьми, за старой графиней. "Но все это принималось невольно с слишком слабою благодарностью". Наташа, в разговоре с женою брата, вот как отзывается о Соне:
"Знаешь, что: вот ты много читала евангелия; там есть одно место прямо о Соне: "имущему дастся, а у неимущего отнимется", помнишь? Она - неимущий; за что? Не
Есть еще в "Анне Карениной" благородный деятель "для общего блага". Это Кознышев, старший брат Левина.
"Константин Левин смотрел на брата, как на человека благородного в самом высоком значении этого слова и одаренного способностью деятельности для общего блага. Но в глубине своей души, чем ближе он узнавал своего брата, тем чаще и чаще ему приходило в голову, что эта способность деятельности для общего блага, может быть, и не есть качество, а напротив, недостаток чего-то, не недостаток добрых, честных, благородных желаний и вкусов, но недостаток силы жизни, - того стремления, которое заставляет человека из всех бесчисленных представляющихся путей жизни выбрать один и желать этого одного. Чем больше он узнавал брата, тем более замечал, что и Сергей Иванович, и многие другие деятели для общего блага не сердцем были приведены к этой любви к общему благу, но умом рассудили, что заниматься этим хорошо, и только потому занимались этим".
Мы перебрали, кажется, решительно всех героев Толстого, вкладывающих или пытающихся вложить в жизнь "смысл добра". Результат пересмотра настолько поразителен, что спрашиваешь себя: да как же возможно такое уничтожающе-отрицательное отношение к добру и любви со стороны человека, так упорно проповедующего, что смысл жизни заключается именно в любви и самоотречении? Люди по мере сил вкладывают в жизнь "смысл добра", "забывают себя" для других, а художник говорит: "Это - умирание, это смерть души!" Вареньке недостает "сдержанного огня жизни". У Кознышева "недостаток силы жизни". У Сони "нет эгоизма". Сбросив с себя иго "смысла добра", Оленин восклицает: "Я был мертв, теперь только я живу".
– Добро! Любовь! Самоотвержение!
– твердят герои Толстого и Толстой-проповедник.
– Жизнь! Жизнь! Жизнь!
– возражает Толстой-художник. Что же такое эта жизнь?
IV
ЖИВАЯ ЖИЗНЬ
Толстой пишет: "Если бы мне дали выбирать: населить землю такими святыми, каких я только могу вообразить себе, но только, чтобы не было детей, или такими людьми, как теперь, но с постоянно прибывающими, свежими от бога детьми, - я бы выбрал последнее".
Это писано в 1902 году, когда Толстой давно уже и окончательно утвердился в своем учении о смысле жизни в добре. "Святые, каких можно себе только вообразить", разумеется, всего полнее осуществили бы на земле тот "смысл добра", о котором мечтает Толстой. Тем не менее он предпочитает грешное современное человечество, лишь бы существовали дети. Очевидно, в детях есть для Толстого что-то такое, что выше самой невообразимой святости взрослого. Что же это?
Николенька Иртеньев уходит по утрам к реке. "Там я ложился в тени на траве и глядел на лиловатую в тени поверхность реки, на поле желтеющей ржи на том берегу, на светло-красный утренний свет лучей и наслаждался сознанием в себе точно такой же свежей, молодой силы жизни, какою везде кругом меня дышала природа".
Князь Андрей на перевязочном пункте "после перенесенного страдания чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, представлялось его воображению даже не как прошедшее, а как действительность". Так же и Левин жадно вспоминает свое детство, его "через край бьющее и пенящееся сознание счастья жизни". И умирающий Иван Ильич обращается мыслями все к тому же детству: "там, в детстве, было что-то такое, с чем можно было бы жить, если бы оно вернулось".