Шрифт:
На самом деле история Леры Спицыной началась давно, а вовсе не тридцать пять лет назад. И на первый взгляд в этой истории не было ничего необыкновенного, если не брать в расчет некий «генетический каприз», о котором любила говаривать Лерина престарелая бабка, последние лет десять живущая на даче под Митяевом, в небе которого грохотали рокочущие истребители. Звали восьмидесятилетнюю даму Аурика Георгиевна Одобеску.
Отец ее – коллекционер Георгий Константинович Одобеску, обрусевший румын, чья родословная явно носила характер больше мифологический, нежели конкретно-исторический, –
– Красиво? – любовался Георгий Константинович и аккуратно, двумя пальцами, подносил украшение к ушку единственной дочери. Аурика казалась ему прекрасной, хотя со стороны выглядела как небольшая по размеру тумбочка на тонких ножках. Но барон Одобеску умел игнорировать мелкое и незначительное и укрупнять то, что по-настоящему важно.
К дочери Георгий Константинович относился, как к главной жемчужине своей ювелирной коллекции, поэтому был весьма озабочен вопросами ее будущего замужества, невзирая на то, что девочка еще только входила в пубертатный период и в перспективе оставалось еще достаточно времени, чтобы подыскать пухлой Аурике достойную партию. «Только не из наших!» – давал зарок про себя Одобеску, в глубине души опасающийся подвоха не столько со стороны своих юрких коллег, сколько со стороны государства, недвусмысленно намекающего, что, дескать, еще существуют в Москве места, где готовы принять на вечное хранение некоторые экземпляры его знаменитой коллекции живописи и фарфора.
Музеев и картинных галерей Георгий Константинович боялся, как огня, хотя сотрудничал с ними долгие годы, часто выступая экспертом в определении истинной ценности того или иного артефакта. Но вид одетых в синюю форму смотрительниц музеев, шикающих на не в меру болтливых посетителей, навевал на Одобеску такую тоску, что хотелось «плюнуть да бежать!». И он бежал, как правило, в сторону знаменитого в городе ресторана «Колизей», где собиралась богема и где у Георгия Константиновича была репутация постоянного посетителя особой значимости, к услугам которого предлагался отдельный кабинет, декорированный тяжелыми портьерами из малинового бархата. Там барон Одобеску обхаживал привередливых клиентов, общался с коллегами по цеху и изредка, совсем изредка, обедал с какой-нибудь юной красавицей, у которой после встречи с вальяжным бароном появлялась исключительная возможность начать жизнь заново.
Но свою жизнь начать заново коллекционер Одобеску уже не мог, а потому довольствовался тем, что есть. И, кстати, было не так уж мало, в чем Георгий Константинович с удовольствием признавался самому себе на сон грядущий, полеживая в холостяцкой кровати. Была в Спиридоньевском переулке огромная квартира, гораздо больше напоминающая музей, нежели человеческое жилище. Была непоколебимая репутация среди коллег и клиентов. Были серьезные капиталовложения и сбережения на черный день, не к ночи он будь помянут. Наконец, была Аурика – отрада всей его жизни и приятное невесомое воспоминание о той, чье имя практически стерлось из его цепкой памяти…
Единственное, чего не было у Георгия Константиновича, так это ощущения полной безопасности, для достижения которой он разработал целую систему мер, призванных сформировать лояльное отношение
Всех оценщиков барон Одобеску знал лично, многие из них были его коллегами по московскому цеху коллекционеров, а потому никогда не ставил их в неудобное положение. Все его презенты имели исключительную художественную значимость и могли принести своему владельцу достойное материальное вознаграждение в случае продажи.
Георгий Константинович разбирался в людях так же хорошо, как и в тонкостях ювелирного дела, поэтому в вопросах дарения был щедр, а в вопросах протекции – скромен и застенчив. Разумеется, внешне скромен и внешне застенчив, как и подобает среднестатистическому советскому служащему. Стратегия имела успех: барон Одобеску был причислен московскими властями к рангу неприкасаемых. Но даже это не освобождало известного коллекционера от тайных страхов и заставляло его с особой тщательностью инспектировать свое ближайшее окружение. В число доверенных лиц входили только домработница Глаша и Аурика. И то потому, что ни черта не понимали в предметах роскоши и относились к тому, что их окружает, как к должному. Подумаешь, часы семнадцатого века?! А что, бывают другие?.. Они вообще здесь всегда стояли, накрытые стеклянным колпаком. Аурика это знала так же точно, как свои пять пальцев.
О картинах можно сказать то же самое: висят и висят. Никому не мешают. Нравится – смотри. Не нравится – не смотри. Глаша так вообще – метелкой пыль смахнет и скажет: «Надо бы влажной тряпкой!», но Георгий Константинович не разрешает. Странный человек! «Кто ж так делает?!» – изумляется она и с недоумением рассматривает странный инструмент для борьбы с пылью: резная рукоять из слоновой кости и длинные перья невиданной птицы.
Глаша – это вообще отдельная история. Для потомков, впрочем, как и долгое время для самой Аурики, а потом и ее детей, она была ни кем иным, как «дальней, очень дальней деревенской родственницей» Георгия Одобеску. Причем вопрос о том, что делали румыны по фамилии Одобеску в глухом рязанском селе, никому даже в голову не приходил, равно как и вопрос о том, почему у «дальней, дальней родственницы Георгия Константиновича», дамы незамужней, столь редкая для румын фамилия Проскурина?
Долгое время Аурика воспринимала Глашу как няньку, просто по доброте душевной и из благодарности к Георгию Константиновичу взвалившую на себя еще и нехитрые обязанности по дому. «Исключительно добровольно», – подчеркивал Одобеску и теребил пояс стеганого халата, который Глаша уважительно называла «домашним пальто».
До подросткового возраста Аурика не догадывалась о тайной стороне отношений, которые существовали между отцом и «няней Глашей». А когда поняла, возмутилась и потребовала от отца объяснений, как всегда, в категоричной форме.
– Я видела, – сообщила она Георгию Константиновичу и кивнула головой в сторону Глашиной комнаты.
Барон Одобеску оправдываться не стал, а, посадив гневную Аурику перед собой, начал издалека:
– Понимаешь ли, золотая моя девочка, мужчины и женщины – это… – седовласый Георгий Константинович взял паузу, а потом продолжил: – Это… как птицы. Иногда они сходятся вместе, чтобы свить гнездо и…
– И отложить яйца, – недовольно скривилась пятнадцатилетняя Аурика. – Я знаю, зачем сходятся мужчина и женщина. Но почему – Глаша? – подняла широкие темные брови разочарованная дочь барона Одобеску. – Она же моя нянька. И твоя родственница.