Дача Большого озера
Шрифт:
Оссовский вскочил на площадку вагона и перевел дух. Острый холод испуга еще теснился в груди, руки слегка дрожали. «Еще успею…» — подумал он, улыбаясь собственному мальчишеству. Ему вспомнились рассказы про африканского охотника, знаменитого Беккера, приучавшегося не сходить с рельс, пока расстояние между поездом и им не уменьшалось до четырех шагов. После этой практики Беккер стал охотиться на слонов. «Чепуха, — сказал Оссовский, — страх непреодолим даже при твердой
Опять коротенькое слово «успех» вернуло его мысли в темную область прошлого. Он не сопротивлялся, усилия были бы слишком мучительны. Снова оцепенение завладело им; грустная покорность, с которой он отдавался тоске, нежила его болезненной лаской воспоминания… Хлопали двери, стучали колеса, дребезжали стекла; свечи в фонарях мигали и вздрагивали. Против Оссовского, в уголку вагона, свернувшись калачиком и похрапывая, спал молодой финн. Оссовский посмотрел на него с завистью; румяные щеки обеспечивали юноше богатырский сон до самого города.
Приехав, Оссовский немедленно разыскал клуб.
Его провели в отдельный, стильно убранный кабинет, и это неожиданное появление вызвало целую бурю восклицаний, рукопожатий, громкого смеха. Инженер заключил его в объятия; две молодые, слишком нарядные женщины выжидательно смотрели на них, тихо разговаривая между собой. Мелькали выхоленные усы, возбужденные лица, блестящие глаза. Здесь было весело.
— Почему поздно? Почему поздно? — приставал Михаил. — В первый же день надуть, а? Друг мой, святая душа на костылях, а? Ну, как же тебе не стыдно? Пристыдите его, господа… у-у ты!
Инженер был сильно навеселе. Его красивое бледное лицо вспотело и зарумянилось, темные глаза щурились, вспыхивая беглым, бесконечным огнем, галстук и волосы растрепались. Оссовский сдержанно улыбался, смущаясь, как всегда, в компании незнакомых людей.
Михаил продолжал упрекать его, и Оссовский сказал:
— Не ругайся, а представь себе, что, завалившись спать у себя в номере, я проснулся только к двенадцати. Надо было умыться, выпить кофе… Я бы не пришел даже, если бы не дело…
— Дело?! — сказал инженер. — Врешь ведь! Ну, дело ли, безделье ли — все равно!
— Ты послушай, — сказал Оссовский, понижая голос и стараясь придать своему лицу загадочное игривое выражение, — я тебе скажу вот что…
Он сладко улыбнулся и закончил, краснея:
— Не можешь ли ты написать письмо… под мою диктовку?
Инженер щелкнул языком и сделал большие глаза.
— Как это? — переспросил он. — Письмо? Зачем письмо?
— Ну да, простое письмо. Будь другом, сделай это сейчас. Выйдем в
— Я, конечно, согласен, — протянул Михаил, рассматривая Оссовского, — но ты…
— Все объясню, пойдем.
Инженер повернулся к столу и сказал дурашливым голосом:
— Мужчины и дамы!.. Друг моего детства, миллионер и заводчик, покровитель наук и искусства, Валерьян Филиппович Оссовский требует мою душу для нескольких минут уединенного покаяния!.. Простите великодушно!
— Прощены! — гаркнул осанистый брюнет, разглаживая бакенбарды. — Идите и не грешите!..
— А я приревную вас к мсье Оссовскому, — сказала высокая женщина с молодым лицом и усталыми большими глазами.
— К счастью, — улыбнулся Оссовский, — вы не успеете. Мы скоро.
Он вышел с инженером в пустой, ярко освещенный коридор. Михаил заглянул в бильярдную — там никого не было. Над ровной зеленой поверхностью стола мягко горели висячие электрические розетки.
— Можно здесь, — сказал инженер, присаживаясь к мраморному мозаичному столику.
— А чернила?
— Вот тебе карандаш и листок из записной книжки. Пиши. Да… я обещал рассказать… Ну, это что же… Лицо, к которому ты будешь писать, — женщина.
— Валер! — простонал восхищенный Михаил. — Так ты… ты разрешил себе?
— Что делать? — мягко улыбнулся Оссовский. — Я живой человек…
— Верно! Но как ты…
— Имей кроху терпения… Есть причины, видишь ли, вследствие которых я не желаю, чтобы у нее… были доказательства. Понял? Больше я ничего тебе не скажу… пока.
— Все равно я уже заинтересован… Говори же — что и как?
— Прежде всего, — сказал Оссовский, подумав и потирая сморщенный лоб, — напиши следующее: «Дорогая, милая… бесконечно любимая деточка».
— Очень хорошо! — одобрил инженер, бегая карандашом по бумаге. — Я как будто вижу ее: маленькая, плутовское создание, а в глазах — тысяча бесенят… Я напишу тебе тысячу любовных посланий, Валер… Дальше!
— Дальше: «Прости меня, дурака…»
Инженер рассмеялся и бойко написал: «дурака».
Дойдя до этого места, Оссовский задумался, озабоченно рассматривая фигуру приятеля, склонившуюся над столом, и решил, что, если убрать слово «сегодня», — догадаться будет весьма трудно. Поэтому он сказал просто:
— «Я так и не приехал…»
«Не при-е-хал…» — вывел Михаил и замурлыкал опереточный вальс.
— А почему ты не приехал, а?
Оссовский продолжал равнодушным, отчетливым голосом:
— «…а как мне хотелось быть с тобой… заглянуть в твои ясные глазки…»