Далее... (сборник)
Шрифт:
История Никонова короткая и в своей краткости еще более страшная. Сразу после того, как гитлеровцы захватили Эстонию, этого слесаря из Иванова-Вознесенска спустили на парашюте в лесу за Таллином. В течение некоторого времени Никонов помогал таллинской молодежи организовать антифашистское подполье. Потом руководил сопротивлением. Несколько месяцев подряд Никонова истязали в гестапо так, как гестапо умело истязать. Но до конца своих дней он ни одного имени эстонских товарищей не произнес, в самые невыносимые минуты его губы оставались сомкнуты. Полумертвого, Никонова вывели в лесок, сорвали с него исполосованную
Эстонские товарищи отыскали в леске останки замученного, бережно их спрятали, как знамя, зарытое до светлых победных дней.
В мемориальном проекте памятника погибший был изображен вместе с деревом. С деревом-эшафотом, виселицей, деревом, на котором он так по-людоедски был казнен. Но когда, строя мемориал, пришли в лесок к могиле Никонова, чтобы выкопать дерево и перевезти его, дерево оказалось высохшим, почерневшим — только отдельные листочки еще зеленели где-то сверху.
Долго всевозможными научными средствами биологи пытались оживить дерево. Но ничего не помогало. Со временем перестали пробиваться и верхние листочки.
Стою я сейчас у могилы Никонова против мертвого дерева у него в головах. Дерево потрясает. Костер, по рассказам, вовсе не был таким уж большим: злодеи хотели, чтобы Никонов умирал медленно, чтобы до конца осознавал, что погибает. Почему же дерево тоже погибло? Вокруг этого дерева витают легенды: после навязанного сотрудничества с палачами оно не хотело больше расти, сдерживало дыхание, перестало питаться, отказалось пить капли дождя — само лишало себя жизни.
Голые черно-смоляные ветви дерева, задранные кверху, кажутся мне воздетыми к небу руками с расставленными костяшками пальцев. Ветви — простертые руки тысяч и тысяч жертв, словно предупреждение остановить новое людоедство. И другие ветви — руки, склоненные над могилой Никонова, как благословение ему.
Дерево стоит мертвое, и своей смертью делает иваново-вознесенского слесаря живым.
Нет, и жертва-дерево и жертва-человек, один подле другого, будут жить вечно.
ДЕТСКИЕ МОТИВЫ
САМАЯ КРАСИВАЯ ТУФЕЛЬКА НА СВЕТЕ
Сегодня воскресенье. Папа и мама ушли за покупками. Я просыпаюсь и вижу — я дома совсем одна. Одеяло на мне залито солнцем. Наверно, уже очень поздно.
— Доброе утро, солнце, — говорю я. — Вот-вот протру глаза и встану!..
Я спрыгиваю с постели и осматриваюсь. Дома никого нет. Кровати еще не застелены. В комнате не убрано. Только кран в кухне зовет: кап, кап, кап… Ему тоже, наверно, скучно одному.
У цветов в вазах сухие ротики: они хотят пить. В спешке папа и мама забыли погасить свет в коридоре. Лампочка бледно светится высоко на потолке и просит испуганно:
— Погасите меня, наконец. Я слепну. Я так хочу спать. Спать.
Возле
— Меня листали и листали, читали и читали. А когда я упала, так и осталась лежать. Ой, у меня ломит плечи. Что же ты стоишь и смотришь? Подними меня!..
Только часам на комоде нет дела — день или ночь, есть здесь кто-нибудь или никого нет. Они идут, идут, идут, идут…
— Эй, сколько времени, часы?
— Идем, идем, идем, идем…
Больше ничего не отвечают. Надо смотреть самой. Но я еще маленькая. Я еще не умею различать время по часам.
В кухне на столе тарелочка. На тарелочке два куска хлеба с маслом, два яблока. Возле тарелочки стоит стакан молока. Они меня зовут:
— Девочка, девочка!.. Твоя мама нам велела, чтобы мы тебя накормили и напоили… Иди сюда!..
— Тише, подождите немного. Потерпите!
А вдруг уже очень поздно? Папа и мама могут подумать, что я еще сплю. Вот будет дело!..
— Скорее! Скорее! Пока папа и мама не вернулись!..
Это я говорю маминому халату. Я путаюсь в маминых длинных рукавах, еле-еле закатала их. Наступаю на подол и чуть не падаю. Я подпоясываюсь и накрепко затыкаю полы за кушак. Голову оборачиваю маминым платком. Я смотрю в зеркало и прыскаю со смеху. Ну и вид! Я похожа на ту девочку из сказки, на ту девочку, которой принц надел хрустальную туфельку.
Но если тебя никто не бранит, никто не щиплет и не дразнит, кто же тебя найдет, чтобы примерить туфельку?..
Однако пора приниматься за работу.
Кап, кап, кап… Подожди, подожди, краник, сейчас я тебя закручу. Один поворот, другой поворот. Не упирайся! Еще маленький-маленький поворотик. Все. Тихо. Замолчал…
Я втаскиваю в коридор табуретку, осторожно влезаю на нее и гашу в коридоре свет. Щелк!.. Лампочка за крыла глаза. Минутка, и она уже спит. Спи, спи. Спокойной ночи! Ш-ш-ш…
Я поднимаю с пола открытую книжку, уношу ее и ставлю на полку:
— Отдохните, странички-сестрички!.. Расправь, книжка, плечики. Не беда… Если ты понадобишься, тебя найдут!
Я даю напиться цветам. Они открывают большие круглые глаза и удивленно смотрят на меня: вот как, это ты? Ну, спасибо!..
Потом я подхожу к кладовке и тащу на себя пылесос. Ой, какой тяжелый неподатливый пылесос!
Сам-то стоит наготове, ждет маму. Немножко вроде поддается и немножко вроде упирается. Немножко хочет меня слушаться и немножко нет.
Но в конце концов никакое упрямство ему не помогает. Я нажимаю на кнопку, и он начинает гудеть. Он трясется, шатается, свистит, урчит, собирает все пылинки, продувает насквозь все уголки, находит то бумажку, то ниточку, то волосок, то бусинку.
Я держу длинный шланг в руке и орудую им. А часы, я вижу, идут, идут, идут. Папа и мама не узнают комнату! Каждая вещь на своем месте, все блестит, все благоухает.
Вдруг я слышу — кто-то возится в дверях. Кто бы это мог быть? Папа и мама, или кто-нибудь другой? Не знаю, надо ли бежать смотреть, кто там, или скорей спрятаться за подушками? Я выпускаю шланг из рук, и он вдруг хватает полу маминого халата. Тащит и тащит ее, засасывает все глубже внутрь, и меня переворачивает на полу, когда я пытаюсь вывернуться. Мне страшно, я начинаю кричать… И что же? Именно в этот момент в комнату входят папа и мама.