Далекая юность
Шрифт:
Зайцев, словно угадав состояние Курбатова, спросил, обняв его за плечи:
— Что, страшновато?
— Страшновато, — сознался Курбатов.
— А знаешь, — задумчиво сказал Иван Силыч, — мне в восемнадцатом году полк дали… Целый полк. Понимаешь, как мне-то страшно было? За тысячи жизней в ответе…
И закончил, словно сам удивляясь происшедшему:
— И ведь ничего — вытянул.
6. «Нужно все перевернуть»
Как странно порой складывается жизнь!
Три года назад, глядя из окошка поезда на темный перрон, на далекие огоньки, на унылое, грязное
С чемоданом в руке он спустился с перрона и, оглядевшись, пошел по улице, еще не зная, где райком. В губкоме ему объяснили, как пройти туда, но он волновался, думал о другом и не расслышал половины этих объяснений. Сейчас спросить было не у кого: улица лежала перед ним тихая, безлюдная, будто вымершая, и только где-то далеко-далеко на разные лады заливались собаки.
Ночь была лунной, и густые черные тени заборов, деревьев, домов лежали на серебряной, припорошенной первым снегом земле.
Курбатову припомнилось другое. Там, в губкомоле, ему сказали так:
— Едешь на голое место. Есть человек триста комсомольцев, здание райкома тоже есть, но никто ничего не делает и не знает, как и что делать.
Из-за поворота, покачиваясь, вышли двое. Они что-то бормотали, придерживая друг друга; ноги у них заплетались. Курбатов не любил пьяных; эта нелюбовь оставалась у него с детства, когда он из угла смотрел испуганными глазами на бушующего дядю. Но ведь надо было кого-то спросить, где райком, и он окликнул одного из гуляк, как ему показалось, менее пьяного.
Тот недоуменно поглядел на Курбатова.
— А на что тебе?
— Так, по делу надо.
— По делу, так и ступай… Может, ты сюда работать приехал?
— Да. В комсомол…
— А, ну тогда валяй, работай. Только зря хлеб жрете, вот что я тебе работничек, скажу…
— Почему?
— А потому, — пьяный неожиданно зарыдал, рванув свободной рукой ворот свитера. — Кровь мы за что проливали, а? Опять брюханы с цепочками через все пузо пошли? Частных лавочек кто пооткрыл, а? Эх, вы!..
Он выкрикнул это тоскливо и, выругавшись, снова пошел, шатаясь, с обвисшим на плече молчаливым приятелем, так и не показав, где же все-таки райком. Парень был молодой, и Курбатов невольно подумал: «Может быть, комсомолец? Как это он сказал: „Брюханы с цепочками… За что кровь проливали…“ Не понимают новой политики партии, злобятся, пьют… Да, действительно — на голое место приехал. Но ведь не все же так».
Через час он разыскал райком. В окнах серого бревенчатого здания не было света, и Курбатов, поднявшись на скрипучие ступеньки, долго чиркал спички, чтобы найти хоть какой-нибудь звонок. На стук никто не отвечал. Он уже отчаялся было достучаться, как там, за дверью, раздались хлопающие шаги.
— Кто там?
— Откройте, пожалуйста.
— Кто это?
— Курбатов, новый секретарь райкома.
Негромко зазвенели какие-то многочисленные задвижки и цепочки; наконец двери распахнулись, и Курбатов, шагнув в сени, увидел зябко поеживавшегося паренька в накинутом на плечи полушубке. Тот держал в руках «летучую мышь»;
— Мандат есть? — спросил паренек.
— Есть. Может быть, сначала в комнату проводите?
— Идите, — зевая, ответил тот: у него получилось «Ыыте».
Курбатов вошел в большую, холодную, нетопленную комнату, заставленную столами и шкафчиками. При неверном свете фонаря он разглядел поблескивающую по углам изморозь, окна, словно покрытые куриными перышками, выцветший плакат во всю стену: «Ударим по старому быту» и, наконец, заспанное лицо открывавшего ему паренька.
— Ты что, живешь здесь?
— Нет, дежурю. Так вы давайте мандат… на всякий случай.
Курбатов, улыбнувшись, достал свои документы. Хорош дежурный! Он все кулаки отбил, прежде чем достучался. Такого дежурного можно вынести со всеми потрохами — и не разбудить.
Дежурный внимательно посмотрел документы и, возвращая их, отрекомендовался:
— А я — Уткин Иван, член бюро райкомола.
— Вот как! — обрадовался Курбатов. — А работаешь где?
— В депо. Да вы садитесь, располагайтесь. Я сейчас дров принесу…
Через полчаса они вдвоем сидели возле печки, смотрели, как в черные трубочки сворачивается береста, как шипит на поленьях вода.
И Курбатов слушал негромкие, какие-то, пожалуй, даже тоскливые слова Уткина:
— Девать себя некуда. Вот только в компании, в буфете за пивом и находят себя ребята. В комсомоле у нас скучно. Мы уже квалифицированные рабочие; некоторые помощниками машинистов работают. Вот я чувствую, что и я себя не нашел. Скука — она как червяк сосет.
— Чем же все-таки молодежь занимается? — спросил Курбатов.
— Многие семейные вечерухи с выпивкой устраивают. Что там иногда бывает, рассказывать тошно. Зимой одна комсомолка повесилась после этих вечерух. В комсомоле у нас нынче только треплются, а дела не видно. Скажи — разве хорошо, что комсомол не помог той же девушке, даже морально не поддержал ее? А об этом и секретарь райкома знал, что нелады у девчонки.
— Конечно, плохо, очень плохо, — задумчиво ответил Курбатов.
— Видишь, и ты говоришь «плохо». Так зачем такой комсомол нужен? Мы все не знаем, куда себя девать. И так-то в глуши живем, ничего не видим. Молодежь потому и гулять ходит на станцию, что там хоть новые лица в поезде видит. Ничего у нас нет. Клуба нет. Учпрофсож давно обещает пригласить инструктора спорта, да одними обещаниями и кормит. Все треплются. От этого еще хуже: ребята никому не верят, особенно таким приезжим, как ты. Некоторые уже из комсомола выходят. Да, по совести, и мне неинтересно стало… Гоняюсь за ребятами, чтобы членские взносы платили. А это разве дело?
Курбатов смотрел на огоньки, перебегающие по поленьям, и ответил не сразу.
— Все это ты верно говоришь, Ваня. Такое положение не только здесь. А работать все-таки нужно. Нужно здесь все перевернуть. Райком не будет проводить старую линию. И перевернуть все надо так, чтобы в комсомоле каждому парню и девушке было интересно.
Уткин смотрел на Курбатова с нескрываемой усмешкой, а потом резко сказал:
— Брось трепаться-то, товарищ секретарь. И до тебя все так говорили. Все вы, активисты, трепачи. Вы только циркуляры писать можете: «Усилить, оживить, улучшить и принять меры». Знаю я, мне управдел райкома жаловался, что за три месяца из губкомола сто циркуляров пришло.