Далекие берега. Навстречу судьбе
Шрифт:
Шеннон пугали их преступления.
В прошлом году они удерживали «в заложниках» труп несостоятельного ткача, отказываясь выдавать его семье до тех пор, пока родственники не заплатят восемь фунтов, которые тот задолжал за разрешение выходить за пределы тюрьмы. Труп разлагался на протяжении шести недель, распространяя зловоние по всему дому Убогих.
Зимой узники часто умирали от холода и голода, как, например, французский гугенот Катремер де Креки, попавший во Флит из-за двенадцати фунтов, которые он задолжал своему булочнику! Хаггинс-младший насиловал женщин. Отец и сын обкрадывали правительство, поднимая расценки,
Шеннон Глэсби верила, что помочь покончить с таким нечеловечным обращением может только скандал. Она записывала все случаи дурного обращения, жертвой или свидетелем которых была, поскольку хотела сообщить обо всех преступлениях в форме петиции, адресованной главному судье, сэру Питеру Кингу, а также всему населению Лондона.
Ее замысел заключался в том, чтобы устроить революцию в тюрьме Флит, имевшей многовековые традиции.
Несколько узников, к которым Шеннон питала особое доверие, такие как Брайлесфорд и Мобри, рассказывали ей, что некий разорившийся типограф, бывший заключенный Флит, Мозес Питт, написал и опубликовал в 1691 году труд под названием «Крик угнетенных», в котором поведал обо всех ужасах, которые приходится терпеть несостоятельным должникам в большинстве долговых тюрем Англии, но эта книга, по сути, ничего не изменила.
— Мозес Питт критиковал пенитенциарную систему в целом, — говорила на это Шеннон. — Он призывал судей судить других судей, поэтому его затея была обречена на провал. Я же хочу разоблачить Хаггинсов, и только их одних.
— Но каким образом?
— Сделав то, чего не сделал Мозес Питт: привлечь на нашу сторону кредиторов. Если они узнают, до какой степени алчность и лихоимство Хаггинсов тормозят, если не сказать отдаляют погашение долгов, разгорится скандал. Они бросятся в суд, и это ускорит падение Хаггинсов!
В пользу доводов Шеннон говорил еще один факт: с тех пор как Хаггинсы стали управлять Флит, резко участились случаи побегов. Должники предпочитали кандалы Ньюгейта издевательствам тюремщиков.
— Все сбежавшие должники — это потери кредиторов!
Весной 1723 года Хаггинсы грабили двести девять несостоятельных должников, не считая более пятисот человек, вырванных из их лап родственниками. Пусть родственники не подвергались таким же мытарствам, но часто случалось, что при их посещении тюрьмы Хаггинсы, стремившиеся усилить давление на неаккуратных плательщиков сознательно издевались над их женами и детьми.
Филипп Глэсби и Ребекка Стэндиш с самого рождения жили в неволе. Они знали каждый уголок тюрьмы, который всегда мог превратиться в площадь для игр. По странному стечению обстоятельств тревогу у них вызывал город за стенами тюрьмы, жители огромного Лондона. Воображение заменяло им свободу:
Впрочем, если девятилетний Филипп по-прежнему ничего не видел, Ребекка, которая была на три года старше мальчика, постепенно все меньше заблуждалась относительно окружавшего их мира.
Первого июня, когда они забрались на щипец крыши башни дома Убогих, откуда могли видеть главный двор, берега Флит и любоваться солнцем, садящимся за крыши Лондона, Ребекка произнесла:
— Да поможет нам Господь выйти отсюда!
Филипп так и подпрыгнул:
— Что?
— Мне хотелось бы жить в Италии или Греции, — продолжала девочка. — Здесь очень пасмурно. Я поеду туда, где светит солнце, где все залито светом, где растут приморские сосны, как в поэмах Вергилия, где голубое море, а не эта вонючая, грязная Флит!
Ребекка не сводила глаз с горизонта.
— Ты серьезно? — заволновался Филипп.
— Конечно. Неужели ты никогда не мечтал выбраться отсюда?
— Я об этом никогда не думал. По правде говоря, я вижу себя только во Флит.
— В таком случае мне тебя жаль.
Ребекка менялась. Ей не хотелось играть, она стала меньше улыбаться. Филипп заметил, что вокруг Ребекки стали виться другие мальчики, жившие в тюрьме.
— Да, у меня тоже есть мечта! — поразмыслив, сказал Филипп.
— Вот видишь!
— Однажды я стану знаменитым гладиатором!
— Как Спартак?
Филипп растерялся:
— Э… нет. Я его не знаю. Скорее, как Джеймс Миллар или Батлер, ирландский титан!
— Приятная новость!
— Не смейся, я все предусмотрел. Когда мне исполнится пятнадцать, я поступлю в школу Джеймса Фигга на Оксфорд-роуд, потом придумаю коронный удар, который будет назван моим именем, и стану новым идолом арены Хокли-ин-зе-Хоул!
— С твоими тощими ногами это будет забавно.
— Я вырасту!
Ребекка пожала плечами:
— Это игрища драчунов, да и все знают, что они договорные. Это ловушка, чтобы ограбить спорщиков. Потерять два шиллинга, чтобы полюбоваться, как Бенни Московит якобы проламывает башку Великому Хищнику Гибернии? Нет уж, спасибо. А какое смешное имя ты придумал? Пандар Трои? Голиаф Флит?
Обиженный Филипп покачал головой:
— Если ты сходишь со мной в Хокли, хотя бы один раз, ты поймешь, что не знаешь, о чем говоришь! Гладиаторы проливают слишком много крови на арене, чтобы притворяться. Ты можешь смеяться, но я стану гладиатором и заработаю достаточно денег, чтобы погасить долги моей матери! И тогда, возможно, ты увидишь, как мы уедем в Италию, гораздо раньше, чем ты. Это я тебе говорю!
— Да не сердись ты!
— А? Но почему бы и нет?
— Потому что не все так просто.
Дети долго молчали.
Во дворе тюрьмы появилась Шеннон. Она вернулась из «Красного мундира». Как и каждый вечер, была сделана перекличка узников, которые пользовались правом выходить в город.
Затем Шеннон навестила других заключенных, в том числе пожилую даму, которой она всегда приносила краюшку хлеба.
В свои двадцать шесть лет Шеннон выглядела на десять лет старше. Она была очень худой, но ей приходилось выполнять тяжелую работу, и она больше заботилась о других, чем о себе. Она терпела многочисленные лишения, была вынуждена постоянно отбиваться от похотливых ухаживаний надзирателей или узников-мужчин.