Далекое эхо
Шрифт:
Алекс удивленно таращился на Верда. Он не верил своим ушам. Он ожидал проклятий и призывов к адскому пламени, а вместо этого слышал явное признание в любви. И, несмотря на неподходящую обстановку, он радостно улыбнулся.
– Нас было четверо, – продолжал Верд, – бравых керколдийцев. Мы встретились в первый день занятий в средней школе, и произошло некое чудо. Мы ощутили единение. Мы поверяли друг другу наши самые тайные страхи и величайшие триумфы. На протяжении ряда лет мы были самым бездарным ансамблем в мире, и нас это не волновало. В любой компании каждый принимает на себя какую-нибудь роль… Я был шут гороховый. Дурак. Тот, кто всегда заходит слишком далеко. – Он слегка
Мы редко виделись в последние годы. Наши жизни были слишком полны настоящим. Но это не означало, что мы отбросили наше прошлое. Зигги оставался для меня мерилом во многих смыслах. Я не стану притворяться, будто одобрял сделанный им выбор. Вы сочли бы меня лицемером, если бы я стал утверждать обратное. Но здесь, сейчас, все это не имеет никакого значения. А значение имеет то, что друг мой мертв и с его смертью из моей жизни ушел свет. Никто из нас не может не скорбеть об утрате света. И сегодня я скорблю об утрате человека, который подтолкнул меня к спасению. Лучшее, чем я могу почтить память Зигги, это сделать то же самое для любого, кто встретится на моем пути в час своей нужды. Если я смогу сегодня помочь кому-то из вас, обратитесь ко мне, не колеблясь. Ради Зигги, – Верд с благостной улыбкой оглядел присутствовавших, – я благодарю Господа за то, что он послал нам в дар Зигмунда Малкевича. Аминь.
«Ну и ладно, – подумал Алекс. – Под конец не удержался-таки от проповеди. Но он по-своему восславил Зигги». Когда друг его вновь сел на место, Алекс дотянулся до него и пожал ему руку. И Верд не отпустил ее.
А потом они чередой вышли на воздух, останавливаясь, чтобы пожать руку Полу и Карелу Малкевичу. Снаружи их объял неяркий солнечный свет, толпа подхватила и понесла мимо цветочных приношений. Несмотря на просьбу Пола не беспокоиться о цветах, потому что ими займется семья, там лежала пара дюжин букетов и венков.
– С ним мы все чувствовали себя одной семьей, – высказал свою мысль Алекс.
– Мы были братьями по крови, – тихо произнес Верд.
– Ты очень хорошо там сказал.
Верд улыбнулся:
– Не то, что ты ожидал. А? Я видел это по твоему лицу.
Алекс ничего не ответил. Он нагнулся и прочитал карточку: «Дорогой Зигги, мир без тебя опустел. С любовью от всех друзей в клинике». Он очень хорошо понимал их чувства. Он стал перебирать карточки и остановился на последнем венке. Это был маленький скромный кружок из белых роз и розмарина. Алекс прочитал карточку и нахмурился. «Розмарин для воспоминаний»… [5]
5
Слова Офелии, потерявшей рассудок после того, как Гамлет убил ее отца, Полония (Шекспир. Гамлет. Акт 4, сц. 5).
– Видишь? – спросил он Верда.
– Со вкусом выбрано, – одобрительно кивнул Верд.
– А ты не думаешь, что это слишком… не знаю, как сказать… слишком зловещее соболезнование?
Верд нахмурился:
– Думаю, тебе мерещатся призраки там, где их нет. Это вполне достойное приношение.
– Верд, он умер в двадцать пятую годовщину смерти Рози Дафф. Эта карточка никем не подписана. Тебе не кажется, что это довольно прозрачный намек?
– Алекс, это давняя история. – Верд распростер руки, как бы обнимая всех прощающихся. – Неужели ты серьезно думаешь, что
– Ты ведь знаешь, полиция вновь открыла это дело. – Алекс мог быть таким же упрямым, как Зигги, если находило настроение.
– Нет, я не знал, – удивился Верд.
– Я прочел об этом в газетах. Они собираются пересмотреть нераскрытые убийства, используя новые научные достижения. Анализ ДНК и все такое.
Рука Верда легла на крест на груди.
– Слава Господу.
Алекс озадаченно поднял брови:
– Тебя не тревожит, что поднимутся все старые ложные слухи?
– Ну и что? Нам нечего бояться. Наконец-то наши имена будут обелены.
Но у Алекса вид был встревоженный.
– Хотел бы я верить, что все будет так легко.
Доктор Дэйви Керр с досадливым восклицанием резко оттолкнул от себя ноутбук. Вот уже час он пытался причесать первый вариант статьи о современной французской поэзии, но чем дольше он всматривался в экран, тем меньше смысла видел в подворачивающихся словах. Он снял очки и потер глаза, стараясь убедить себя, что это всего лишь следствие переутомления. Но он понимал, что обманывает себя.
Как бы он ни старался убежать от мысли о том, что, пока он здесь сидит и перебирает слова, через полмира отсюда друзья и родные Зигги провожают его в последний путь, это ему не удавалось. Он не жалел, что не поехал. Зигги был частью его прошлой жизни, казавшейся ему прожитой в каком-то предыдущем воплощении. Он не считал себя обязанным старому другу ничем таким, что стоило бы хлопот и усталости путешествия на похороны в Сиэтл. Однако известие о его смерти всколыхнуло воспоминания, которые Дэйви Керр так глубоко закопал, что они редко являлись на поверхность и тревожили его. Эти воспоминания никак нельзя было назвать приятными.
И все же, когда зазвонил телефон, он потянулся к нему без опаски и какого-либо предчувствия.
– Доктор Керр? – Голос был ему незнаком.
– Да. Кто это говорит?
– Инспектор Робин Макленнан из файфской полиции. – Он говорил медленно и внятно, как человек, который знает, что выпил лишнего.
Дэвид невольно вздрогнул, похолодев, будто снова окунулся в Северное море.
– Почему вы мне звоните? – спросил он, скрывая страх за агрессивностью.
– Я член команды, которая возобновляет расследование старых дел. Возможно, вы читали об этом в газетах.
– Это не ответ на мой вопрос, – резко прервал его Дэвид.
– Я хотел бы поговорить с вами об обстоятельствах гибели моего брата, следователя Барни Макленнана.
Дэвид оторопел. Он всегда страшился, что подобный момент настанет, но по прошествии двадцати пяти лет убедил себя, что этого не произойдет.
– Вы еще у телефона? – спросил Робин. – Я сказал, что хочу с вами поговорить о…
– Я вас слышал, – резко ответил Дэвид. – Мне нечего вам сказать. Ни теперь, ни вообще. Даже если вы меня арестуете. Ваши люди однажды уже разрушили мою жизнь. Я не предоставлю вам возможности сделать это еще раз. – Дэвид шваркнул трубку на телефон, дыхание стало прерывистым, руки дрожали. Он сложил руки на груди, потом обхватил себя ими. Что происходит? Он понятия не имел, что у Барни Макленнана был брат. Почему он так долго не задавал Дэвиду вопросов о том ужасном дне? Почему он заинтересовался этим именно сейчас? Когда он упомянул о нераскрытых делах, Дэвид не усомнился, что речь пойдет о Рози Дафф, что само по себе было возмутительным. Но Барни Макленнан? Неужели файфская полиция решила через двадцать пять лет назвать это убийством? Не может быть!