Далекое и близкое, старое и новое
Шрифт:
В этот день мы сдали кадетское белье и обмундирование и переоделись в юнкерское, предварительно выкупавшись в бане. После вечернего чая старшие собрали всех вновь прибывших в курилку и прекрасно спели нам несколько песен. Потом заставили петь нас, новичков. Мы собрались со всех концов Великой России [16] , первый раз видим друг друга – и вдруг вместе петь. Но приказывают – надо выполнять. Так как донцов было больше, чем юнкеров других войск, мы спели им несколько донских песен. И сейчас же записали всех, кто был певчими в корпусах, в юнкерский хор. Регентом был очень талантливый и с хорошим голосом юнкер Пронин [17] .
16
Так
17
См. далее с. 58.
Николаевское кавалерийское училище находилось на Новопетергофском проспекте и имело небольшой садик, выходящий на этот проспект. Нам было странно, что юнкера могут в свободное время гулять в этом садике, не спрашивая разрешения. Так это было не похоже на кадетский корпус, где без разрешения нельзя было пройти даже в соседнюю комнату.
В нижнем этаже училища была квартира начальника училища, гимнастический зал, гербовый зал, где происходили занятия пешим строем и фехтованием. Длинный коридор с орудийной комнатой посередине выходил к классам и в столовую. В орудийной комнате стояла пушка, к которой мы никогда не подходили и видели ее только по пути в классы или столовую.
Во втором этаже помещался эскадрон юнкеров-неказаков, и с средней площадки этого этажа был вход в церковь.
В третьем этаже, в трех комнатах, помещалась сотня юнкеров-казаков.
Казачьи манежи – и отдельно эскадронный – были во дворе училища.
Квартиры командира сотни и командира эскадрона располагались в отдельном здании возле садика.
Юнкера сотни и эскадрона жили каждый своей отдельной жизнью и сообщались только в классах.
В сотне была нормальная жизнь и дружеские отношения между юнкерами старшего класса и младшего. Спали по общему ранжиру, то есть вперемешку оба класса. Единственное различие было в том, что юнкера старшего класса курили в дортуаре, что запрещалось, для этого была специальная комната-курилка, а младшим не позволяли, иначе уж очень будет накурено и дежурный офицер это заметит.
В эскадроне было «цуканье»: юнкера старшего класса, которые называли себя «благородными корнетами», своеобразно воспитывали прибывших «зверей». Придирались за неправильно сложенное ночью белье на тумбочке у кровати. «Благородный корнет» будит ночью «зверя» и спрашивает: «Почему у нас белье сложено квадратом? Немедленно сложить «ромбом». Или, наоборот, при разговоре «зверь» должен был вскакивать перед «корнетом» и стоять смирно. Если корнету что-либо не нравилось, он начинал командовать: «Кругом, кру-гом!» – и так иногда очень долго. «Звери» не смели ходить по корнетской лестнице и тому подобное. Были, конечно, и хорошие традиции, например заставляли младших выучить все стоянки кавалерийских полков и их формы, а мы, донцы, не знали, где стоят наши первоочередные полки и в каких они кавалерийских дивизиях.
Система преподавания в училище была репетиционная: на лекциях никого не спрашивали, а только рассказывали, объясняли. Ежедневно было четыре лекции от 8 до 12 дня, а два раза в неделю, по вторникам и пятницам, от 6 до 10 вечера – репетиции, на которых спрашивали всех без исключения и ставили отметки. Кто получил неудовлетворительную отметку, должен был ее исправить, то есть снова сдать эту же репетицию. Полученную отметку складывали со старой неудовлетворительной и выводили средний балл. Преподаватели были, в общем, хорошие. Проходили тактику, военную историю, топографию, фортификацию, артиллерию, администрацию, иппологию [18] , а на младшем курсе, кроме того, Закон Божий, русскую литературу, французский, немецкий языки, химию и механику. Химия в эскадроне считалась «сугубо» наукой, и корнеты приказывали «зверям» готовиться к репетиции по химии только в грязных манежных перчатках. Кто получал по химии единицу, при двенадцатибалльной системе, тот получал на этот вечер в эскадроне «офицерское положение», то есть мог «цукать» своих же товарищей младшего курса. Был такой случай: преподаватель ставит юнкеру пять, то есть – неудовлетворительную отметку, а юнкер просит поставить ему единицу. «Но ведь вам трудно будет исправить ее, надо будет получить не меньше одиннадцати». – «Да, я знаю, но все-таки прошу поставить единицу», а на следующий день, на перемене, я слышал разговор двух юнкеров эскадрона старшего курса: «Вот здорово цукает Гольм, мы так не сумеем».
18
Иппология (от греч. hippos –
Слышал я, но не знаю, насколько это верно, что Гольм был выдающимся офицером в одном из кавалерийских полков и отлично командовал эскадроном. Были маневры, стояла страшная жара. Эскадрону Гольма приказано стать у реки и ждать противника. Долго ждали, никого нет, солдаты стали просить разрешения искупаться в реке и выкупать лошадей. «А вдруг явится противник?» – «А мы махального поставим – он предупредит, мы живо оденемся и поседлаем лошадей». Когда весь эскадрон плавал в реке, махальный крикнул: «Неприятельский эскадрон полевым галопом скачет к нам». Выскочили солдаты из реки, но, так как не было времени одеваться, Гольм с голым эскадроном поскакал навстречу противнику. Лошади противника, увидев голых мокрых людей, с которых льется вода, шарахнулись во все стороны и разбежались. Победа была полная, но Гольма отрешили от командования эскадроном.
По артиллерии мы проходили в училище всю историю огнестрельного оружия, но выстрелить из пушки не сумели бы. То же по фортификации – только теория. Иппологию, то есть науку о лошади, мы любили. Мы должны были знать все косточки лошади, по зубам определять возраст, хорошо видеть все пороки и недостатки лошади, уметь ее подковать и прочее.
После 12 часов дня был завтрак – два блюда, но в кадетском корпусе одно было сытнее.
От часу до пяти – четыре часа, без перемен – были строевые занятия: езда, вольтижировка, гимнастика, фехтование, пеший строй, седловка, изучение устава. Я был сильный, здоровый человек, с детства привыкший к верховой езде, отличный гимнаст, но я так утомлялся за эти четыре часа строевых занятий, что, войдя в дортуар, валился на кровать, чтобы хоть немного отдышаться, но это можно было себе позволить только 3 – 5 минут. Надо было умыться и строиться на обед. А ведь были юнкера и слабенькие, особенно поступившие не из детских корпусов, а из гимназий. Кубанского войска юнкер Савицкий32 , небольшого роста, слабенький, на вольтижировке старался скакать по кругу, стоя на спине лошади. Сменный офицер кричал: «Юнкер Савицкий, делайте что-либо серьезное – я вас за трусость под арест отправлю», а Савицкий совсем был не трус, а просто устал, выдохся и уже не в силах был выделывать всякие фокусы. Вольтижировка – это то, что в цирке проделывают наездницы, кроме прыжков через обруч. Я потом в цирке, глядя на наездниц, сравнивал их с нами – и не в их пользу.
Юнкера эскадрона носили все одинаковую форму – драгунскую. В казачьей сотне были казаки всех войск, и каждый носил форму своего войска. Терцы и кубанцы были одеты в черкески с газырями и кинжалами и отличались только бешметами – у терцев голубой, у кубанцев красный. Степные казаки имели и сукно, и лампасы своего войска. У донцов – синее сукно и красный лампас. У уральцев – малиновый лампас и большая мохнатая папаха. У астраханцев – желтый лампас, у оренбуржцев – синий и так далее. Позже, когда я был офицером, им дали всем одинаковую форму. Но только формой и своим бытом и привычками казаки отличались друг от друга, а жили мы очень дружно, одной семьей, друг друга поддерживали, друг другу помогали. Да и вообще, где бы казаки ни встретились, они всегда будут родными братьями, и нет такой силы, которая могла бы их разъединить.
Примерно через месяц после поступления в училище в церкви была торжественная присяга на верность службы Царю и Отечеству. После присяги мы становились настоящими воинами и за крупные проступки подлежали суду по военным законам.
В это время я больше всего дружил с уральцем Щепихиным и с кубанцем Хоменко. Хоменко был великолепным знатоком лошади, и его иногда приглашали знакомые осмотреть намеченную к покупке лошадь. Но я по окончании училища не встречал его и потерял из виду. Щепихин служил в Самарканде, и с ним я переписывался. Потом он в Петербурге окончил Академию Генерального штаба и опять служил где-то в Туркестане. Встретил я его в Чехословакии, в Праге, в 1934 году. Это был старый, больной, израненный и не совсем нормальный генерал. Встретились мы с ним как родные.
К репетициям в училище мы готовились на площадке между взводами, за большим круглым столом или на тумбочке у своей кровати, имея свечу с абажуром, чтобы не мешать тем, кто уже лег спать. Спать можно было ложиться сейчас же после вечернего чая, который был в 8 часов.
В сотне был великолепный хор, который все хвалили, особенно инспектор классов генерал Будаевский33 .
Кроме церковного хора, у казаков был светский – расширенный церковный, который пел не менее прекрасно.