Далекое имя твое...
Шрифт:
Пуще прежнего осенний ветреный дождь разыгрался, косо молотя по стеклу, внося в душу какую-то окончательную безысходность. Вдобавок в углу за печкой протекло с крыши. Тонюсеньким ручейком прорвалась накопившаяся на чердаке дождевая вода и, схлынув, обрадованно закапала, внося тревогу в бабкино сердце.
«Вот еще незадача», — вскинулась Дарья Степановна, прикидывая на ходу, какую бы посудину подставить. Нашла старый глиняный кувшин, задвинула в угол. Капель притихла, будто только и ждала внимания хозяйки.
Один
Странно: человека нет, а слова остались. Вначале их смысл не показался ничем особенным: удивляйся, не удивляясь… Но чем-то царапнули душу, и много раз Имре мысленно возвращался к ним в разных ситуациях.
Правда, разве не удивительно, еще полтора-два года назад любой из администрации на Имре имел право разинуть пасть и даже считал это своим долгом. И вдруг меняются обстоятельства. Судьба в образе друга детства подготовила место на радио. И Имре вдруг понимает, какую важную работу способен выполнять он для своей Венгрии. И уж никак не думал, что в первый же свой заслуженный отпуск поедет не к отцу с матерью, а добьется возможности тащиться в душной вагонной тесноте в глубь развороченной, обескровленной войной России.
Зажатый с двух сторон на жестком деревянном диване, он пытался отрешиться от всего происходящего вокруг: от куривших, от игравших в обтрепанные самодельные карты, от споров, от разговоров о жизни, от каких-то обсуждений.
Очнувшись от полудремы на очередной станции, он обреченно поворачивался, пропуская выходящих и входящих. Он опасливо поглядывал, как бы какой мешок или узел не упал с верхней полки на голову. Он подвигался, пересаживался, уступая место женщинам и старикам.
Хотел того или не хотел, через какой-нибудь час из разговоров он уже знал, куда кто едет, что везет, какими болезнями мучается, сколько и какой живности имеет в хозяйстве. Даже сколько капусты и картошки заготовлено на зиму и где скатать валенки подешевле…
На этот раз особенно разговорчивые пассажирки набились в купе. Не обращая внимания на сидя дремавшего Имре, они с охами и ахами делились новостями: кто умер, кто родился, кто успел жениться.
— А у нас, — радостно сообщала худющая тетка, — новый председатель колхоза. Сменил семидесятилетнюю бабку. Одни бабы у нас. Вот он нас собрал, говорит: перво-наперво надо людей из землянок вытащить. Новые дома всем построить. А у него у самого вместо дома — глубокая воронка от бомбы. За один раз всех, — матери, жены, детишек лишился.
— Сколько ж у него было?
— Двое. Девки. Бывало, возьмет на руки, кружит, будто на карусели. Они хохочут… Папка, еще! Еще покатай, папка!
— Вот те покатал. Бомба аккурат в избу… Налетели
— Сам-то как будешь жить? — мы его спрашиваем.
— А себе я построю, — говорит, — когда вы у меня все будете в новых избах.
— Во какой председатель!
— А в нашей деревне тоже. Как налетели. Партизан искали…
Имре сжался весь, а уйти некуда: везде такие ж разговоры. Приходится слушать.
Знали бы эти женщины, с любопытством косившиеся на не открывающего рта пассажира, кто он… Что бы они сделали?
«А ничего бы и не сделали. Война. Разве я решал?» — оправдывал себя Имре, вспоминая, как немецкие истребители расстреливали беженцев вдоль дороги, как, будто резиновое, подскочило тело расстрелянного ребенка.
«Господи, кто мы?..» — задавался вопросом Имре.
Он с чувством облегченья вышел из вагона на полустанке, откуда до Климовки надо было добираться.
Черный, еле дышащий паровоз потащился дальше, оживляя клубами седого дыма безжизненный и безмолвный простор, наводивший прямо-таки собачью тоску после подслушанных разговоров.
Имре решил сразу направиться в сторону районного центра, где намеревался переночевать. На какой-либо транспорт надежды не было. Раскисшая дорога и не предполагала какой-либо транспорт. Но не успел пройти и километра, как нагнала бог знает откуда объявившаяся грязная и раздрызганная полуторка. Имре прижался к обочине, пропуская ее, не надеясь, что она остановится. Но машина аккурат перед ним забуксовала, изрыгая из-под себя ошметья грязи, и неожиданно заглохла.
— Но, проклятущая! — послышался в тишине звонкий мальчишеский голос, будто это была не старая металлическая рухлядь, а не подчиняющаяся никаким понуканьям кобыла.
Дверца открылась, и тот же мальчишеский голос гостеприимно позвал, махнув тощей ручонкой:
— Залезай, дяденька!
— А ты в райцентр? — недоверчиво спросил Имре и удивился на самого себя: ему предлагают доехать, а он еще спрашивает, будто и так не ясно, что в райцентр всего одна дорога, а другую еще не проложили.
— В райцентр, в райцентр! Куда же еще? За запчастями к трактору!.. — одним махом выдала цель поездки доверчивая душа.
Мальчонка, весь перепачканный, совсем по-взрослому сверкнул серыми глазами и, со скрипом переключая скорости, уперся растоптанным башмаком в педаль.
— Но, поехали!..
Машина, как живая, послушно загудела и, елозя, двинулась вперед.
— Она у меня та еще! — задиристо похвастался парнишка.
Ему было на вид лет пятнадцать, а, может, и больше. Но уж больно тощ он был для своих лет, больно худ, будто целый год его не кормили.
— Кто ж тебе машину доверил? — не сдержал удивления Имре. — И еще в район послали.
— А кому же еще? — не без гордости усмехнулся мальчишка. — У нас одни бабы в деревне. У них своих делов хватает от зари до зари. Они меня председателем колхоза поставили. Так что все на мне.