Далекое имя твое...

Никитина Наталия

— А носить-то где? — вдруг сказала она. — Знаешь, Имре, у нас один хороший председатель колхоза повез своего безотказного шофера в город, в магазин. «Награждаю тебя за отличную работу костюмом», — говорит. А шофера чуть кондрашка не хватила. «Виктор Петрович, — говорит, — мне его куда надевать-то? Я ж с утра до ночи за баранкой». Ты прости, Имре, что это вспомнила: недавно бабы у нас на фабрике рассказали. Спасибо тебе. Наливай! Хоть я не пью… Сегодня можно.

И, крепко зажмурившись, влила в себя половину граненого стакана,

будто смертельный яд принимала.

— У-ух! — выдохнула.

— Ну, герой! — искренне восхитился Имре. — Вся в деда!

Легкий ветерок едва шевелил золотые листья клена. Невидимая пичужка тихонько посвистывала, словно звала и не могла дозваться своего дружка.

Чистое небо ласково смотрело на землю, готовое принести мир и покой каждому существу.

Ольга уже пожалела, что расхрабрилась и выпила жуткую порцию. Как в ледяную воду бросилась. Голова непривычно закружилась, все окружающее потеряло устойчивость. Скованность, которая не покидала Ольгу до сего времени, куда-то исчезла. Но вместо прежнего настроения просочилась грусть от осознания мимолетности внезапного счастья.

— Зачем ты приехал, Имре? Разворошить мою душу? Я только недавно стала успокаиваться. Я думала, тебя или нет в живых, или ты так далеко, что нам никогда не увидеть друг друга. И, знаешь, я смирилась. Многие люди так живут в это тяжелое время. Спасибо, конечно, что не забыл, и за перстень спасибо. А носить его действительно некуда. В Дом культуры? Там только танцы, как на базарной толкучке. Толкаются бок о бок. А когда кино показывают, тем более, — набьется народа полный зал… Особенно зимой. В пальто, в телогрейках, в варежках, чтоб не замерзнуть. Можно, конечно, на работе нашим показать, похвалиться. Представляю, как гудеть будут, а потом к начальству еще вызовут. Скажут: «А ну, девонька, рассказывай, на какие такие иностранные подачки драгоценности приобретаешь? Это откуда исходит буржуазное влияние? В нашем коллективе таким нет места». Понял, дорогой мой Имре? — она горько улыбнулась.

— И это все правда? — удивленно уставился на нее Имре.

— Понимаешь теперь, почему я не подпрыгнула от радости? Не подумай, что жалуюсь. Просто у нас такой образ жизни. Пока не встанем на ноги после войны. А там посмотрим. Представляешь, когда все станет по-другому, я буду уже пожилой тетечкой так лет под шестьдесят, буду по вечерам прогуливаться по улицам поселка и вот на такую прогулку надену твой перстень, а ты к тому времени будешь каким-нибудь министром и совсем забудешь меня. А я буду смотреть на перстень и думать: «А это мне подарил мой Имре».

Она опять стала любоваться подарком, так и эдак рассматривая его на пальце. На лице ее блуждала улыбка, и такой родной и близкой в этот миг она показалась Имре, что он не сдержался, схватил ее за руку, притянул к себе.

— А я буду любоваться тобой и говорить, какая ты красивая и как хорошо, что жизнь мне подарила тебя, — прошептал он, прижимая ее и чувствуя,

как она отдается ему.

Где-то совсем рядом прогромыхала подвода, и женский голос на ней вскрикнул испуганно:

— Верка!.. Не гони!

— Что, испугалась? — насмешливо отозвался другой, дребезжащий от быстрой езды, голос.

— Там поворот у оврага, опрокинемся…

— Не боись, Тоська. Кобыла умней нас с тобой… Трр-р! Вот видишь! И шагом пошла.

Имре не думал, что они устроились так близко от дороги.

— Для веселия планета наша мало оборудована… Так, кажется, сказал поэт Маяковский? — засмеялся он.

— Пойдем домой, — шепнула Ольга. — Дома сегодня никого нет. Тетка Маша вторую ночь у больной подруги в деревне.

* * *

Возвращались они через ту же площадь, посреди которой стоял, наверное, все тот же синенький автобусик. На этот раз единственная дверца его была закрыта, а около нее терпеливо топтались будущие пассажиры. Ждали, когда появится шофер.

У калитки, как и до обеда, тот же парень в гимнастерке с медалями. Солидно хмурясь, сосал подаренную трубку. Завидя Имре с Ольгой, громко поприветствовал, как старых знакомых:

— Нашел, браток? Не знал, за кем ты приехал, ни за что бы не показал, где фабрика… Или твой родственник, Оль?

— Родственник, Миш. Самый родной.

— Ну, тогда ладно. Хороший у тебя родственник!..

— Откуда ты знаешь?

— А вот, — показал он трубку. — Его подарок.

— Ты что, уже успел познакомиться с Мишкой? — спросила Ольга, когда они отошли.

— Спрашивал, где ваша фабрика.

— Лучший танцор области был. Хотели в Москву брать после школы. А теперь вот с войны без ноги вернулся. В нашем клубе школьников учит танцам. Раньше девчонки за ним — тучей.

— И ты? — ревниво спросил Имре.

— Я? Нет. Я его хотела отучить от куренья. Ему совсем нельзя. У него ранение в легкое… Он говорит: выйдешь за меня — брошу!

— А ты?

— Я бы вышла. Если бы не ты. Я почему-то всегда ждала тебя.

— А если бы я не вернулся? В лагере были случаи… Лучше не вспоминать. Я бы и не вернулся, если бы ты мне не приснилась…

— А как я тебе приснилась?

— Это… Нет, это не передать. Такой, как сегодня, когда шла навстречу. Только не передать, как ярко, пронзительно, до безумства.

Он вел ее под руку на виду у всего поселка. Они разговаривали внешне спокойно, буднично, как будто так и надо, как будто каждый день виделись и уже почти надоели друг другу. Но только глаза посторонних не давали возможности им броситься друг другу в объятия, чтобы никогда больше не отстраняться друг от друга.

Чертовы условности. Он сдерживался из-за нее, чтобы ее не осудили, она — потому, что вокруг были знакомые.

Но ранение парня в легкое Имре огорчило: получилось, нарочно подарил трубку, чтобы курил больше, на тот свет быстрее попал.