Дальний поиск
Шрифт:
— Ну что ты все лопочешь, ты толком разъясни, кто его? — Высокий Силантьев, скрипя костылём, навис над Митюхиным, толкал его в плечо; тот в полузабытьи не чувствовал толчков, его голова расслабленно моталась.
Тряска, по-видимому, наконец подействовала. Взгляд бессмысленно косящих глаз охотника наполнился болью, он шмыгнул носом и стал с яростью облизывать потрескавшиеся губы; потом с силой, как не по-живому, провёл по ним рукавом малицы, выпрямился. Оглядев обступивших его, сказал почти твёрдо:
— Злое убийство, люди. А кто — только тайга наша разлюбезная знает и знать будет.
Вдруг он осёкся, замолчал, мысль неожиданная, да и ничем, в сущности, не оправданная, жгуче сверкнула в его мозгу, когда, случайно вскинув глаза, в окне дома Щаповых увидел он побелевшее, с одичало, по-кошачьи округлившимися глазами Татьянино лицо.
— Не одна тайга, — забормотал он, прицеливаясь непослушным пальцем в белое лицо за стеклом. — Вон ещё кто знает, я уверен.
Все, разом повернувшись, тоже посмотрели на Татьяну. Её лицо исказила гримаса страха. Митюхин же вдруг весь напрягся, и его указующий палец уже с исступлением вонзился в воздух.
— Знает! — с торжествующей уверенностью крикнул охотник. — Чего ждём-то?! Порушить окаянное гнездо и запалить!
В Тернове почти нет оград — от кого в этакой глуши загораживаться? Но возле дома Татьяны был всё-таки заплот, охватывающий довольно обширное картофельное поле и огород. Татьяна, хозяйка рачительная, своими руками нарубила жердей и кое-как (руки-то женские) соорудила его — где верёвочкой, где лыком вязанный, где укреплённый непокорно изогнутым гвоздём.
Ослепнув от ярости, выкрикивая дурные слова, Митюхин вырвал одну из жердей и с нею, как с пикой, ринулся к дому. Первый гулкий удар пришёлся в стену. Татьяна наконец нашла в себе силы отступить в глубь горницы и сделала это вовремя: второй удар пришёлся в окно — жердь насквозь проткнула обе рамы, зазвенело битое стекло.
Все это ошеломляюще подействовало на терновцев.
Лишь через минуту люди бросились к Митюхину, окружили, повисли на нём. Отбросив жердь, он опустился на колени перед Своекоровым и разрыдался.
Заканчивалось тридцать первое декабря, а Белов этого не знал: его швейцарские обшарпанные, с треснувшим стёклышком часы остановились, и лишь по раскрасневшемуся на заходе солнцу он догадывался, что времени примерно около четырёх. Перед ним лежала лесовозная дорога, горбатая, разбитая, даже последний сильный снегопад не замаскировал её бедственных ухабов.
Оставалось сообразить, направо или налево двинуться: в сторону леспромхоза, а это километров восемнадцать-двадцать, или преодолеть не меньше тридцати в сторону Рудного. Белов избрал второй вариант.
Вскоре ему послышался некий звук, весьма похожий на комариный звон. Не сразу он поверил, что его нагоняет машина: уж очень это была бы большая удача! Но звук всё продолжался, усиливался и наконец превратился в урчание мотора.
Увы, встречный не грелся в это время о чугунный цилиндр газогенераторной печки, а лежал, раскинувшись на спине, сбоку от того места, где останавливался грузовик. Георгию Андреевичу не удалось осилить тяжесть своего тела и перевалиться в кузов. В последнее мгновенье непослушные руки сорвались с бортовой доски, и он, соскользнув с колеса, на котором уже стоял, полетел вниз. Он лежал и тупо смотрел в небо, в уже густеющую по-вечернему голубизну. Кричать было бесполезно. Да и не мог он кричать: из груди у него вырывался только хрип.
А шофёр и его спутница (он недавний фронтовик, она — солдатская вдова с недельным супружеским стажем) вспомнили о пассажире, когда впереди призывно замелькали огоньки райцентра. Не превратился ли он в открытом кузове в сосульку? Остановились. В кузове, кроме ларя с чурками для топки газогенератора и лыж Георгия Андреевича, ничего не было. Шофёр высказал предположение, что, видать, вытряхнуло «грача» на ухабе возле старого песчаного карьера — оттуда до Рудного рукой подать, дойдёт он и своим ходом. Но у молодой женщины вдруг так заколотилось сердде, что не могла она не понять: беда! Надо было поворачивать, искать бедолагу. «А как же танцы, Люба?! Ведь не поспеем!» — воскликнул шофёр. «Ну что ж, танцы, — вздохнув, сказала молодая женщина. — Человек ведь… А может, он и вправду недалеко?»
При черепашьей скорости, которую удавалось выжать из убогой машины, ехать пришлось около двух часов. Наконец увидели неподвижно стоявшего (руки в карманах) человека. Он как раз набирался сил, чтобы сделать очередные пять-шесть шагов. Белов знал, что, если он упадёт, ему уже не встать.
— Чертовски трудно без лыж… — виновато пробормотал он, когда Люба, выскочив из машины, суматошно накинулась на него.
Занять место Любы в кабине он отказался. Но был настойчив, почти груб, несколько раз повторив просьбу везти его прямо в милицию и никуда больше.
— Да будет тебе милиция, навязался на мою голову! — сказал шофёр.
Лишь в одиннадцатом часу газогенераторная колымага подрулила к старинному, дореволюционной постройки и не без архитектурных претензий особнячку, где помещался районный отдел милиции.
Однажды ночью (это было уже в первых числах января) Захар Щапов опять заявился в Терново. Кажется, он даже не удивил Татьяну. Она будто ожидала его с минуты на минуту, тотчас, несмотря на глухой час, отворила дверь.
Еле теплился привёрнутый фитилёк трёхлинейки, но и такого света хватило, чтобы увидеть, до какой степени сдал таёжный бродяга. Полуседая щетина, глаза провалились и смотрят с сиротской тоской. Ссутулясь, Захар и ростом сделался ниже, а в походке и движениях появилась опасливость. Сел на лавку, коснулся спиной тёплой печки и, вздрогнув, отпрянул, будто поостерёгся побелкой запачкать одежду.