Дальняя гроза

Марченко Анатолий Тимофеевич

На этом варианте Волобуев и остановился, почувствовав к себе еще большее уважение и похвалив себя за умение с блеском выходить из самых сложных и опасных ситуаций. А Чаликов и Ксения пусть дрожат, оставаясь в неведении насчет того, какой очередной шаг предпримет он, полковник Волобуев.

Ксения и впрямь дрожала, с ужасом ожидая возвращения Врангеля. Анфиса как могла успокаивала ее, но та обрушила на подругу весь свой гнев.

— Ты ничего лучше не могла придумать? Зачем было связываться с этим проклятым бронепоездом? —

набросилась она на Анфису. — Что, мало офицеров вокруг штаба вьется? Да еще затеяла пикник у черта на куличках!

— Тю на тебя! — отбивалась от нее Анфиса. — Сама же меня просила к Чаликову сходить. Забыла, что ты о нем говорила? Горячий, лихой, как зыркнет — всю до пяток обжигает. Говорила? А теперь я виноватая!

— Ну что ты, что ты! — Ксения обхватила ее за плечи и стала успокаивать. — Я человек справедливый. Верно, Чаликов мне импонировал. А это всегда вдохновляет, хотя внешне он ничего особенного. Ладно, Чаликова я беру на себя. Но кто просил тебя устраивать пикник на берегу Кубани? Ведь если бы мы расположились где-то неподалеку от бронепоезда, все было бы хорошо.

— Не было бы хорошо, — плача, возразила Анфиса. — Они бы и туточки все на бровях ходили!

— Это весьма логично. А посему не будем предаваться унынию, — подобрела Ксения. — Зато урок получили на всю жизнь. Отныне будем умнее. Главное, чтобы обо всем этом не пронюхал Петр Николаевич. А уж Волобуева я знаю, как укротить!

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Крушинский валялся на диване в ожидании вызова к Волобуеву, когда пришла Анфиса. Он вскочил на ноги, стал извиняться.

— Чего уж там, — с мрачной улыбкой сказала Анфиса.

Крушинский не узнавал ее. Анфиса, и без того смуглая, почернела, взгляд живых, светившихся глаз был горестным и незрячим.

— Что с вами? — встревожился Крушинский.

Вместо ответа Анфиса порывисто вынула из сумки револьвер и протянула Крушинскому:

— Возьми.

— Зачем? — отшатнулся от нее Крушинский.

— Подумай — поймешь. Голова у тебя для чего?

— Это чтобы я... из него? Себя? Или кого?

— Волобуева, — тихо, но твердо сказала Анфиса. — Когда за портретом придет.

— Нет, нет, — сбивчиво заговорил Крушинский. — Я не смогу...

— Чего ж ты тут про чудо гутарил? — с горькой укоризной спросила Анфиса. — И кто ж тебя такого полюбит?

— Какого?

— Недотепистого.

— Возможно, вы правы... Но объясните, бога ради, что произошло?

— А ничего, — металлическим голосом ответила Анфиса. — Ничего, окромя того, что этот пес вонючий... — Анфиса не решалась продолжить начатую фразу и в упор, не мигая, смотрела на Крушинского, словно ожидала его помощи...

Крушинский не сразу

вытолкнул из сведенной судорогой гортани:

— Я убью его...

И они оба надолго замолчали, ошеломленно, будто не узнавая друг друга и не находя слов, которые были бы способны выразить их состояние.

— Но вы... могли защититься... — нарушал оцепенение Крушинский.

— А ты бы защитился? — зло спросила она. — Когда два казака руки скрутили.

— А пока не скрутили? У вас же был револьвер.

— Был. Только не могла я стрелять.

— Но почему?

— Чего пристал? — как ужаленная, вскрикнула Анфиса. — И без тебя тошно! Нельзя мне было стрелять, понимаешь, нельзя, и все тут!

И она, уткнув голову в ладони, зарыдала — громко и безутешно. Крушинский подошел к ней, осторожно обнял за плечи, прошептал дрожащими губами:

— Давайте револьвер!

Анфиса перестала плакать и, не оборачиваясь к нему, сказала с отчаянной твердостью:

— Не дам. Не надо. Не слухай меня, непутевую бабу. Ты свое дело делай. И портрет в городе на видном месте повесь.

— Какой портрет?

— Тот, что у тебя за диваном лежит.

— Вы... знаете? — испуганно спросил Крушинский.

— А чего ж мне не знать? Ты ж как ребенок малый. Трудно тебе жить на свете.

«Как верно, как все точно она говорит, — растроганно подумал Крушинский. — Да, она красива не только внешне, у нее красотой наполнена сама душа».

— А о том, чего я тебе говорила, — строго сказала Анфиса, — не вздумай кому проболтать. Ничего, я выплачусь, может, и полегчает. А не полегчает, так он завсегда со мной. — И она показала на револьвер.

— Нет, нет, вы должны жить! — боясь за нее, умоляюще воскликнул Крушинский.

— Какая у меня теперь жизня! — горестно промолвила Анфиса. — Самая проклятущая! А ты не раскисай. И портрет, раз намалевал, так доведи до конца. На людном месте повесь.

— Да, да, я все сделаю! — подхватил Крушинский. — Я и сам хотел, да не знал, как это сделать. А вы все так хорошо придумали.

— А как повесишь, так сразу и тикай из города. А то портрет снимут, а тебя заместо него повесют.

— Конечно, конечно! Но как мне теперь без вас? Вам тоже надо бежать... — Он порывался добавить «со мной», но не отважился.

— Еще чего? Куды я побегу? Мне негоже отселева бечь.

— Но почему?

— Мое это дело, не твое. Ты вот лучше скажи, где портрет вешать будешь.

— Как где? На площади, в центре.

— И долго ты думал? — рассердилась Анфиса. — Народ по площади-то и не ходит, разве господа какие да военные. А остальные шмыгнут, как та мышь в нору, и давай бог ноги, лишь бы на глаза этим антихристам не попадаться. И часовых там полно. Думаешь, они тебе портрет вешать помогут?

— Действительно, в ваших словах есть логика.